Андрей Столяров - Я - Мышиный король

После чего, услышав короткое хриплое: "Сделаем", вырвавшееся, казалось, не из человека, а из некоего человекоподобного существа, не задерживаясь, прямо-таки с неприличной поспешностью пересек коридор, протянувшийся перед ним гладью затоптанного линолеума, и прикрыв почему-то распахнутую дверь Отдела связи и транспорта, через гулкую пугающую громаду мраморного вестибюля торопливо направился в левое, необитаемое крыло, где в пристроенном флигеле находилась его собственная квартира.

Он безумно спешил и поэтому лишь отмахнулся от замотанной в шаль, старушечьей низкой фигуры, неожиданно выступившей навстречу ему из-за лестничной балюстрады, ему было сейчас не до назойливых посетителей, с посетителями он вообще старался не контактировать, и только уже с чиновничьим опытом увернувшись и почти скрывшись в двери служебного хода, на которой поблескивал в полумраке внушительный цифровой замок, он вдруг неожиданно понял, кто именно к нему обратился, и остановился, как вкопанный, чувствуя болезненное стеснение в области сердца.

- Мама! - сказал он, прижимая к груди холодные руки. Мама, боже ты мой!.. Что вы здесь делаете?!.

В ответ старуха - пальцами, похожими на куриную лапку цепко схватила его за лацкан расстегнутого пальто и, приблизив лицо, на котором, как насекомые, двигались разнообразные угри и прыщики, голосом, будто у старой колдунью, произнесла:

- А это ты видел?..

Она чуть ли не в нос тыкала ему скомканным зеленым листочком, где под верхним обрезом краснели слова "Копировать запрещается", а внизу под печатью, изображающей легкий кораблик в орнаменте, словно след червяка, безобразно темнел его собственный росчерк - вязь чернил, исполненный типографским способом.

- Это ты видел? Своей дочери присылаешь казенное извещение!.. Жену совсем погубил, теперь - дочь на очереди?.. Я тебя задушу!.. Вы тут, в мэрии, как я вижу, совсем с ума спятили!..

Губы у нее прыгали от волнения, а колючие синие, будто небо, глаза то и дело, казалось, выбрасывали электрические разряды.

Точно и в самом деле колдунья.

- Немедленно отмени!..

Барма мгновенно все понял и, освободившись от цепких старушечьих пальцев, которые уминали замшу, прошипел - тихой яростью перекрывая визгливые интонации:

- Идите домой, мама! Я все улажу!..

А затем, сильно дунув в подшитый изнутри рукава серебряный тонкий свисток, приказал мгновенно выросшему перед ним дежурному офицеру:

- Отвезите ее! В журнале происшествий - не регистрировать!..

- Есть! - кивнул офицер, вытянувшись всем телом.

И не обращая внимания на протестующие вопли старухи, чрезвычайно почтительно, но вместе с тем непреклонно, взял ее сзади сразу на оба локтя:

- Прошу вас, мадам!..

- Отпустите меня!.. - прорычала старуха.

- Мадам!..

- Не прикасайтесь ко мне своими грязными лапами!..

И тотчас из-за мраморного заборчика балюстрады, рядом толстых балясин отчеркивающего подлестничную темноту, выступила еще одна незамеченная прежде фигура, и мальчишеский голос, дрожащий от ненависти и презрения, произнес:

- Пойдемьте, тетя Аделаида!..

Интонации были настолько знакомые, что Барму как будто ударили.

Он отшатнулся.

И вдруг, узнавая, сказал - растерянно, с какой-то жалкой искательностью:

- Здравствуй, Гансик...

Он даже протянул руку, чего, конечно, делать не следовало.

И рука его повисла в воздухе.

А немного придурковатый по внешности юноша в щепках прядей, которые, как клочья соломы, топорщились на одуловатой башке, посмотрел на него - опять же с ненавистью и презрением - и сказал, вероятно, укладывая в свои слова какой-то дополнительный смысл:

- Тетя Аделаида, нам здесь нечего делать!

Руку, висящую в воздухе, он как бы проигнорировал.

Тогда Барма, чувствуя сатанинскую мрачную ярость, поднимающуюся изнутри, крайне медленно отвернулся, точно ничему не придавая значения, и распорядился - голосом, который уродовала жестокая судорога:

- Отвезете обоих! Доставите их под охраной! Немедленно!.. - И вдруг каркнул, не сдерживаясь, прямо в одевшееся испугом лицо офицера. - Что вы смотрите, как болван?.. Выполняйте!..

Он боялся, что ярость его может выплеснуться в нечто непоправимое, и поэтому сразу же после выкрика, одеваясь невыносимой краской стыда, повернулся и, буквально ощущая лопатками прицельное, как из пистолета, внимание Гансика, очень быстро прошел по короткому переходу, сверкающему металлическим креплением стен, и, стремительно миновав неуютный казенный предбанник, где, завидев его, подскочили два одурелых гвардейца, плоским, вытянутым, необычного цвета и формы ключом отомкнул предохранительную решетку своей служебной квартиры.