Андрей Столяров - Сад и канал

Я не поверил своим глазам, но Василек действительно расплылся в улыбке. Причем, самой искренней.

— Здравствуйте, Леонид Иосифович, — сказал он. — Это к нам тут в гости — слегка набиваются. Но вы не волнуйтесь, мы их сейчас успокоим.

Он кивнул на уходящие в глубину коридора желтые провода.

— Принес? — спросил Куриц.

— Принес, — сказал Василек.

— Ну тогда сматывай эту механику и — двинули.

И пока несколько озадаченный Василек, отсоединив контакты, вытягивал динамитный заряд из прихожей, Куриц обернулся к нам и неожиданно подмигнул

— усмехаясь, точно от хорошего настроения.

Все его лицо оделось тугими морщинами.

— Ну? Пошли покатаемся? — предложил он.

Путаницу мелких улиц, прилегающих к Каменноостровскому проспекту, мы преодолели сравнительно благополучно, однако при выезде на сам проспект произошел весьма характерный инцидент. Мы приближались к нему по одному из тех бесчисленных переулочков, которые во множестве пересекают его, и находились уже недалеко от перекрестка, когда машина внезапно замедлила ход — притормозила, качнулась и завиляла, как будто ехала не по асфальту, а по рыхлому песку. Вероятно, мостовая под ней начала проваливаться.

— Берегись! — крикнул Куриц.

Громадное серое здание, опоясанное эркерами, с вывеской «Аптека» по фасаду, вдруг заколебалось и стало подниматься вверх — выпирая боками и распадаясь на ряд составляющих элементов.

Впрочем, как оно распадалось, я, разумеется, не видел. Я в то же мгновение резко пригнул Лелю к сиденью и всем телом навалился на нее, чтобы закрыть. Конечно, это вряд ли бы помогло. Движение было чисто инстинктивное. Я ожидал, что сейчас грохнут по машине спекшиеся кирпичи и, пробив слой металла, вывернут внутрь металлические лохмотья. Но ничего подобного не случилось. Вместо этого машина накренилась, почти чиркнув дверцами по асфальту, потом еще раз накренилась, теперь уже в другую сторону, как-то прыгнула, крутанулась на месте и, ударившись колесами о покрытие, набирая скорость, пошла вдоль Каменноостровского проспекта. Раздался грохот. Земля — дрогнула. В заднее стекло я увидел кудрявую тучу пыли, из которой торчали две перекрещивающиеся балки.

Мы, кажется, проскочили.

— Ну ты даешь! — сказал Куриц, растирая пальцами ушиб на скуле. — Все-таки с водителем нам повезло. Классный водитель. Между прочим, это именно Василек организовал нападение на горисполком. Правда, не совсем удачно. Генералов ликвидировать не удалось. Вообще ничего не удалось. Шрам у него оттуда. А до этого Василек создал организацию, которая называлась «Гермес». Ты, наверное, слышал о такой организации? То есть, он — человек активный. Нам просто повезло, что он сейчас вместе с нами. А не против нас, например. Это было бы тяжелее. Василек! Сколько человек вы тогда… уговорили?

В зеркальце заднего вида было заметно, как Василек улыбается: белизна зубов и нежные алые губы.

— Разве это были люди? — мягко сказал он. — Это было — так, дерьмо кошачье… Все наши беды оттого, что слишком много людей.

Наступила пауза.

Асфальт неожиданно кончился. Потянулся затоптанный тряский булыжник. Старенький «Москвич» задребезжал так, что, казалось, сейчас развалится. Скорость пришлось сбросить. Но, вероятно, это было и к лучшему, потому что на площади Революции сгрудилась возбужденная толпа. Улюлюкали, свистели и махали красными флагами. На балконе разлапистого дворца стоял человек — по всей видимости, выкрикивая что-то неслышное за общим гулом. Повернулся — и блеснуло на солнце пенсне. Мы остановились. Плоская обрезанная на конце махина дыбилась над Невой. Торчали перила, и по ним карабкались отдельные смельчаки. Мост был разведен.

— Сворачивай на Дворцовую, — велел Куриц.

Сейчас же в заднюю дверцу, с той стороны, где сидела Леля, просунулась лохматая голова и, втянув расширенными ноздрями воздух, бесшабашно сказала:

— И кто тут упрятался?.. Вылезай, девка, — гулять будем!..

В машине распространился резкий запах карболки. И одновременно — крепкий ядреный сивушный дух. Леля, отпрянув, что-то прошипела.

— А ну убери лапы, пролетарий, — холодно сказал Василек.

— А то — что? — поинтересовалась голова.

— А то — отрублю!..

Я думал, что нас сейчас вытащат из машины и изобьют до полусмерти. Лично я никогда не умел разговаривать с трудящимися. Однако, тон, по-видимому, был выбран правильно. Голова просипела: Па-аду-умаешь!.. — и утянулась в бурлящее злобой и ненавистью пространство.