Андрей Столяров - Сад и канал

Вид у него был несчастный. Словно он ожидал, что сейчас на него набросятся. И действительно, председательствующий довольно сурово спросил, как могло получиться, что город доведен до такого безобразного состояния.

— Дык, это самое, — ответил заведующий коммунальным хозяйством. И опять начал что-то бормотать, что-то о запчастях и о ремонтных бригадах. Бормотал он достаточно долго, а потом вдруг ни с того ни с сего ляпнул, что, это самое, если бы не диверсии, то было бы значительно легче. Подорвали, это самое, две подстанции, вот и сидим теперь, это самое, без электричества. Укокошили, это самое, главного инженера, вот и некому, это самое, наладить водопровод. В общем, это самое, ну никак, это самое, потому что, это самое, оно, это самое, ну никак.

Заведующий еще пытался что-то такое говорить, но председательствующий вдруг выпрямился.

— Какие диверсии? — железным голосом спросил он.

В зале наступила тишина. Казалось, все застыли, как в глубоком обмороке. На заведующего коммунальным хозяйством было жалко смотреть. Он сначала покраснел, затем побледнел, вспыхнул вдруг какими-то зеленоватыми пятнами и, в конце концов, просто обвис на трибуне — точно рыба, беззвучно открывая и закрывая рот.

— Позвольте мне пару слов, — негромко сказал генерал Сечко.

Председательствующий кивнул.

Генерал Сечко не стал выходить на трибуну. Он спокойным жестом пододвинул к себе микрофон и на долгие пять секунд замолчал, вероятно, раздумывая и собираясь с мыслями. Это были ужасные пять секунд. Каменели лица, угасали в зале шорохи и скрипы. Тишина становилась невыносимой. Наконец генерал Сечко шевельнулся и заговорил.

Он сказал, что с самого начала обстановка в городе сложилась тревожная. Исключительно тревожная и до некоторой степени угрожающая. Безответственные элементы, особенно из так называемых «демократов», воспользовавшись случаем, стали сеять среди населения панику и распространять беспочвенные провокационные слухи. При этом бездоказательно очернялось нынешнее руководство страны, якобы бросившее город на произвол судьбы, использовалась прямая ложь и клеветнические измышления. Целью их было дестабилизировать положение в городе — с тем, чтобы в обстановке разброда и хаоса реализовать свои политические устремления. Надо честно признать, что в определенной мере это им удалось. В частности, так называемая «эвакуация», при которой пострадали десятки и сотни мирных людей, явилась прямым следствием злонамеренно сфабрикованной информации о якобы неизлечимой болезни, захватившей в последние дни обширные слои населения. Как известно, в действительности никакой неизлечимой болезни нет.

Здесь генерал Сечко снова замолчал и, наверное, с полминуты сонно глядел в зал. Зал как будто вымер. Я не слышал ни единого звука. Только председательствующий по-прежнему равномерно кивал, видимо, одобряя и соглашаясь со сказанным.

Разумеется, мы не могли оставить данные акции без внимания, продолжил генерал Сечко. Городское управление внутренних дел и сотрудники Комитета государственной безопасности неоднократно беседовали с представителями различных группировок и предупреждали их о недопустимости действий, угрожающих жизни и благополучию советских граждан. Им было предложено прекратить враждебную агитацию и перейти к деловому конструктивному сотрудничеству с городскими властями. Однако, одержимые личными амбициями, лидеры антисоветских формирований продолжали свою разрушительную деятельность. Более того, они встали на путь прямого, злостного нарушения законов нашего государства. Ими был совершен ряд диверсионных актов на важнейших объектах городского хозяйства, предпринято наглое бандитское нападение на горисполком, в результате чего имеются человеческие жертвы, организовано несколько покушений на представителей городских властей. Совершенно естественно, что в этих условиях Городским управлением внутренних дел и сотрудниками Комитета государственной безопасности был вынужденно предпринят ряд ответных мер…

Генерал Сечко замолчал в третий раз, но этой паузе не суждено было длиться долго, потому что, как выстрел, ударило откидное сиденье, и я увидел, что Леня Куриц идет по проходу — не скрываясь, прижимая к груди фолиант. И сейчас же ударило еще одно откидное сиденье, и еще одно, и еще. Казалось, уходил весь зал. Я даже зажмурился. Впрочем, когда я открыл глаза, то понял, что ошибаюсь. На самом деле уходили человек пять или шесть — мертвенно-бледные, в напряженной тишине. Кажется, это были те, кто прошел через Карантин. Точно не знаю. Я разозлился. Что они собирались этим доказать? Что заместитель военного коменданта города генерал-лейтенант Сечко — врет? Это и так всем известно. Или что — порядочные люди не могут находиться с ним в одном зале? Но тогда порядочные люди вообще должны сидеть по домам. Или, может быть, они надеялись таким образом что-нибудь изменить? Ну, это — просто несерьезно. В общем, глупая, ребяческая демонстрация. Я догадывался, что злюсь я не столько на них, сколько на себя самого. Мне, наверное, тоже следовало встать и уйти отсюда. Но не хватало смелости. Только минут через десять, когда возникла довольно вялая дискуссия между представителем Санитарного отдела, требовавшим немедленной эвакуации города, и флегматичным председательствующим, который снисходительно повторял: Нам этого никто не позволит… — воспользовавшись некоторым оживлением в зале, я выскользнул наружу. Участвовать в дискуссии я не намеревался.