Валерий Строкин - Я - Степан Разин

- Пусть сидят, они пригодятся для обмена на наших полонянников.

Всех пленных поставили под высокой крепостной башней с плоской крышей под раскатом. Наступало утро - 25 июня...

Воевода Прозоровский сам поднялся на крышу, хватаясь окровавленными руками за узкие стены, оставляя на них красные следы своих ладоней.

- Ручки то, боярин, у тебя в крови!

- В моей крови! - тяжело отдуваясь, прохрипел воевода.

Мы остановились на краю раската и молча рассматривали друг друга. Лицо воеводы было измазано кровью, на лбу - следы гари. Седые волосы и борода растрёпаны - их мнёт и терзает налетевший с Волги сильный ветер. В глазах Ивана Семёновича нет страха - он уже свыкся с мыслью о смерти. Старик шумно дышит, жуёт бескровные белые губы, хмурится и даже не думает молить о пощаде. Ладони прижимает к груди, в которой что-то хрипло булькает. Серый кафтан на груди пропитался кровью, алые струйки которой бегут между пальцев воеводы. Он не выживет, даже если я его пощажу, но пощады ему не будет.

- Смерть воеводе! Смерть палачу! - взревела многоголосым криком соборная площадь.

Воевода покосился вниз:

- Радуются голодранцы - их время пришло, только недолго это время, Степан Разин, длиться будет! Что тянешь?

- Всему своё время - дай налюбоваться.

- Тешишься?

- Говорил тебе - не по плечу шубка!

Воевода едва заметно улыбнулся:

- Ничего, вор - ныне твоя взяла. Где дети? Детей не тронь!

- Прячутся. Ищут их. Старшенький твой, говорят, на стенах с саблей был.

- Детей не трожь! - голос старика дрогнул.

Я пожал плечами:

- Ты у людей проси, - я кивнул вниз, - нынче они хозяева в городе, как решат, так и будет.

- Что с братом, князем Михаилом?

- Убит.

Прозоровский перекрестился, его трясущаяся рука измазала кровью лоб.

- Ты ещё ответишь за свои злодейства! - с ненавистью произнёс старик.

- Сейчас тебе отвечать! - нахмурился я.

- Это перед тобой мне отвечать и перед твоими голодранцами? - князь отрицательно покачал головой. - Воры вы и государёвы преступники, а ответ мне не перед вами, а перед Богом сейчас держать!

- Вот-вот, расскажешь ему, как людей батогами потчевал, да в яму сажал, как ты сирот голодом морил и мзду с купчишек брал.

Воевода сплюнул кровью и отвернулся.

- Князь Львов взял мою сторону, - сказал я.

Старик презрительно передёрнул плечами и, не поворачиваясь, сказал:

- Не верю.

- Зря не веришь. Хочешь мне служить? Жизнь оставлю.

Воевода вновь взглянул на меня:

- Служить вору? Не будет этого - я в ответе перед земными и небесными владыками. Воровству служить не буду! - повторил старик и застонал, его лицо исказила гримаса боли, - Не получишь ты моё имя и меня не получишь! прохрипел старик и, неожиданно для меня, шагнул вперёд и беззвучно полетел вниз.

Я услышал глухое падение тела и наполнивший скованную тишиной соборную площадь изумлённый выдох толпы:

- Ох!!!

Я отступил к лестнице и стал спускаться вниз. Упрямый старик, сам выбрал себе смерть... Но и ты бы меня не пощадил, попади я к тебе в руки!

Соборная площадь встретила меня настороженным молчанием. Я посмотрел на мёртвое тело Прозоровского - воевода широко раскинул руки, обнимая растущее под ним кровавое озеро. Пленные с расширенными от ужаса глазами жались к крепостной стене. Наткнувшись на их бледные, наполненные страхом глаза, я закричал:

- Рубите их, злодеев - нечего всех на раскаты таскать!

Толпа на площади безумно закричала и бросилась к пленным...

* * *

В который уже раз я очнулся на мокром земляном полу, надо мной плыл голос читающего дьяка:

- А что было иноземцев, немцев и жидов - и тех порубили и побили. И всего казаки и астраханские жители казнили смертью шестьдесят восемь человек, а на приступе погибло от пуль, сабель и колья четыреста сорок один человек.

- Убивец, душегуб! - зашумели, зпричитали бояре.

- Детей малых воеводы Ивана Семёновича велел над воротами на крючьях подвесить!

- Бить его! Нещадно бить! Бить! - ревели, требовали бояре и гневно стучали в пол посохами.

Но в это время на допрос пожаловал сам великий государь, царь Алексей Михайлович, сопровождаемый князем Одоевским.

* * *

Я видел его уже второй раз. Впервые, в 1658 году я ещё молодым казачком попал в казачье посольство Московской донской станицы. Незадолго до этого умер мой отец, старый казак Степан Разя. Я тогда отпросился у Корнилы Яковлева на богомолье в далёкий Соловецкий монастырь - обещал отцу перед смертью свечи перед иконами справить и службу в монастыре отстоять. Волю его исполнил, а по пути бывал в Москве, останавливался у молодой вдовушки, похаживал в кабаки и тратил уловные деньги. Между делом узнал про московские порядки, гулял под окнами Грановитой палаты, дивился на бояр в высоких шапках, степенно поднимающихся по красному крыльцу, слушал колокольный гул соборов, крик испуганных галок, тучами носящихся над колокольнями. Толкалася на Ивановской площади, жевал пироги с мясом, горячие оладьи с клюквенным морсом. Тут же, за торговыми рядами, смотрел на площадь под окнами Грановитой палаты, как вершится боярский суд над провинившимися целовальниками за недоимки с кабаков, над приказчиками и дьячками, стрельцами, а чаще всего - над крепостными мужиками-лапотниками. Хаживал по отскрёбанным, пахнущим сосной рундукам, от собора к собору... У Спасских ворот высились приказы, среди которых Разбойный - с козлами, отполированными тысячами животов. Уже тогда видел недалеко от собора Покрова (Василия Блаженного), огороженный высоким тыном с раздвижными деревянными воротами, страшный Земский приказ. Не догадывался, что буду в нём сидеть и ждать своего смертного часа.