Роберт Силверберг - Рожденный с мертвецами

— Как романтично! — хвалит Кляйн. — Занзибар — а вы там бывали?

— Никогда. Но очень надеюсь. А вы?

— Тоже нет. Но всегда интересовался им, с тех пор как мальчишкой начал собирать марки. Самая последняя страна в моем альбоме.

— А в моем самая последняя — Зулуленд.

Оказывается, она знает Кляйна по имени. Думала даже записаться на его курс лекций «Нацизм и его наследие».

— Вы из Южной Америки? — спрашивает девушка.

— Родился там, а вырос здесь. Дедушка с бабушкой бежали в Буэнос-Айрес в тридцать седьмом.

— Почему именно в Аргентину? Я всегда думала, там рассадник национал-социализма.

— Отчасти так и было. Но беженцы, для которых немецкий язык — родной, тоже стекались туда в огромных количествах. Не только бабушка с дедушкой, но и все их друзья оказались там. Из-за политической нестабильности пришлось уехать. В пятьдесят пятом, как раз накануне очередной большой революции. Так мы оказались в Калифорнии. А вы откуда?

— Моя семья британского происхождения. Я родилась в Сиэттле, папа на дипломатической службе. Он…

Появляется официант. Бутерброды заказаны торопливо и небрежно: обед отошел на второй план. Таинственный контакт держится…

Кляйн замечает в стопке книг «Ностромо» Джозефа Конрада; выяснилось, что она уже дошла до середины, а Кляйн на днях дочитал до конца. Совпадение позабавило. Девушка сообщает, что Конрад — один из ее любимых писателей. Кляйн соглашается: здесь их вкусы совпадают. Скоро становится известно, что оба любят Фолкнера, Манна, Вирджинию Вулф, даже Германа Броха, а вот Гессе недолюбливают. Даже странно. Как насчет оперы? «Вольный стрелок», «Летучий голландец», «Фиделио» — да!

— У нас тевтонский вкус, — замечает она.

— Мы любим одно и то же, — соглашается Кляйн.

Они уже держатся за руки.

— Удивительно.

Мик Донган улыбается глумливо из противоположного угла; Кляйн бросает на него свирепые взгляды. Донган подмигивает.

— Пойдемте отсюда, — предлагает Кляйн.

Она уже открыла рот, чтобы сказать то же самое.

Он и говорят до глубокой ночи, а потом занимаются любовью до утра.

— Тебе следует знать, — торжественно объявил Кляйн за завтраком, — что давным-давно я решил никогда не жениться, а в особенности не иметь детей.

— Я тоже, — кивнула она. — Когда мне исполнилось пятнадцать лет.

Поженились они четыре месяца спустя. Шафером на свадьбе был Мик Донган.

— Значит, подумаешь? — спросил Гракх еще раз, когда они выходили из ресторана.

— Подумаю, — кивнул Кляйн. — Я уже пообещал.

Вернувшись в номер, Кляйн собрал чемодан, отдал ключи и расплатился. Он взял такси и прибыл в аэропорт задолго до отлета дневного рейса на Занзибар. На острове, в аэропорту назначения, его встретил все тот же невысокий и печальный человек — санитарный инспектор Барвани.

— Вы вернулись, сэр? Знаете, я так и думал, что вы вернетесь. Те, другие, уже несколько дней как здесь.

— Другие?

— В последний раз, сэр, вы предложили мне аванс на случай, если в моих силах будет предупредить вас о прибытии некой персоны. Эта персона, сэр, вместе с двумя известными вам компаньонами в данный момент находится здесь.

Кляйн аккуратно положил на стол санитарного инспектора банкноту в двадцать шиллингов.

— Что за отель?

Барвани поджал губы: двадцать шиллингов явно не оправдали его ожиданий. Не дождавшись реакции Кляйна, он сказал:

— «Занзибар-Хаус», как раньше, А вы, сэр?

— «Ширази». Как и в прошлый приезд.

Когда сообщили, что звонит Дауд Барвани, Сибилла работала во внутреннем дворике отеля, разбирая черновики, накопленные за день.

— Проследи за бумагами, чтоб их не сдуло, — предупредила она Захариаса, исчезая в вестибюле «Занзибар-Хауса».

Вернулась Сибилла недовольная.

— Неприятности? — спросил Захариас.

— Хорхе. Уже едет в отель. Пока в свой.

— Вот ведь зануда, — скривился Мортимер. — Я до последнего надеялся, что Гракх приведет его в чувство.

— Видимо, зря, — отозвалась Сибилла, — Что будем делать?

— У самой идей нет?

— Так больше продолжаться не может. — Сибилла покачала головой. — Это, по крайней мере, ясно.

Насыщенный влагой и пряными ароматами воздух напоминал о долгом сезоне дождей, который только закончился. За дождями пришел сезон лихорадочного плодородия: толстая лиана за окном номера выбросила чудовищные желтые цветы, похожие на медные трубы, вся растительность вокруг отеля цвела, пахла и одевалась свежими, полными влаги листьями. Кляйну не надо было выглядывать в окно, чтобы ощутить единый порыв всего живого к обновлению. Его самого распирала энергия: он расхаживал по номеру, перебирая в уме разные военные хитрости. Немедленно идти к Сибилле в отель? Ворваться силой, наплевать на крики и возможные последствия, потребовать объяснений: зачем она выдумала фантастическую историю о воображаемых султанах? Нет, конечно. Больше никаких споров, никакого нытья. Он найдет Сибиллу, не поднимая шума; говорить будет тихо и убедительно; оживит воспоминания о любви; напомнит о Рильке, Вирджинии Вулф и Германе Брохе, о солнечных днях в Пуэр-то-Валларта и темных ночах в Санта-Фе, о музыке и нежности. Он не воскресит их брака, ибо это невозможно, но воскресит память о незабвенном союзе. Сибилла не сможет опровергнуть существование прошлого, и они вместе изгонят его, как изгоняют дьявола. Они освободятся, негромким голосом обсуждая перемены, вторгшиеся в их жизнь, и тогда — через три, четыре или пять часов — он, Кляйн, с помощью Сибиллы примет неприемлемое. Вот и все. Он не будет требовать, не будет умолять; не будет просить ни о чем, кроме помощи на один вечер. Помощи в деле избавления его души от бесполезной, разрушительной одержимости. Несмотря на капризность, своенравие, легкомыслие и непостоянство, присущие мертвецам, Сибилла не найдет причины отказать. Она сама поймет, насколько это желательно. И тогда — домой. Слишком долго он откладывал начало новой жизни.