Вадим Шефнер - Девушка у обрыва

В сентябре я послал Андрею мыслесигнал. Андрей немедленно откликнулся.

– Хочу навестить тебя, – сказал я.

– Прилетай в любое время, – ответил Андрей. – Всё?

– Всё. Мыслепередача окончена.

В тот же день я полетел в заповедник. Я высадился из аэролета на том же самом месте, где мы втроём сошли год с лишним назад. Сказав ЭОЛу, чтобы он летел обратно, я вступил на знакомую мне территорию. Меня охватила грусть. Только подумать, как всё изменилось за это время! Тогда мы шагали здесь втроём…

И погода была не та, что в прошлый приезд. Теперь моросил дождик, лес был затянут туманом. Путь мой был устлан опавшими листьями.

Но вот и жилище Лесничего. Увидев меня в окно, старый Чепьювин вышел на крыльцо и приветливо пригласил в дом. Старик по-прежнему выглядел бодро – смотрел орлом, а не мокрой курицей, как говаривали наши предки. Но, увы, опять от него пахло самогоном.

– Ну, выкладывай, какая нелёгкая тебя сюда занесла? – спросил он, усадив меня на старинный диван возле столика с древним электросамоваром. – Верно, приятеля навестить решил? Плох твой приятель, плох… Жалко мне его. Не жилец он.

– Он болен? – спросил я.

– Болен бы был – это полбеды. Здоров он. Только тоскует сильно. Не проживёт он долго.

– Печаль при потере близкого свойственна каждому Человеку, – резонно возразил я. – Но от этого не умирают.

– Кто не помирает, а кто и помирает. Ты, цирлих-манирлих, по себе всех не равняй.

Эти его слова показались мне не вполне тактичными, но я не сделал ему замечания, ибо он был гораздо старше меня и к тому же «под градусом», как говорилось в древности.

– Ну что, я пойду к Андрею, – сказал я.

– Ишь, какой прыткий, – улыбнулся Лесничий. – А посошок-то на дорожку? Гляди, мокреть какая, в такую погоду хороший хозяин собаки на улицу не выгонит. Как же я тебя без посошка отпущу?.. Эй, старуха, тащи-ка нам сюда три напёрстка.

Появилась жена старого Чепьювина и поставила на стол три больших стакана и блюдце с закуской. Я поздоровался с ней, отрекомендовался и стал ждать дальнейших действий.

– Ну, хватанём, что ли! – сказал Лесничий, подавая мне стакан. – Выпьем за мою дважды бриллиантовую свадьбу. Через четыре месяца сто пятьдесят лет исполнится, как мы со старухой вместе.

Я подумал, что хоть юбилей – дело почётное, но не рановато ли начинать праздновать это событие за четыре месяца до его календарной даты. Однако к просьбе старого Чепьювина присоединилась и его жена, и из уважения к женщине я вынужден был испить до дна чашу сию, как говорилось в древности. Закусив солёным огурцом, я распростился с почтёнными супругами и направился к Андрею.

В ушах у меня шумело, голова слегка кружилась, но не было во мне той беспричинной лёгкой весёлости, которая овладела мной при прошлогодней выпивке. Теперь мне было тоскливо, неуютно. Пробуждались воспоминания о недавнем прошлом. Вот здесь, возле дома Чепьювина, сидела тогда на скамейке Нина, и оленёнок тёрся мордочкой о её колени, и она гладила его по спине… А вот по этой лесной дороге шли мы тогда втроём, и нам светило солнце.

Вскоре мне открылось с холма знакомое озеро и речка, впадающая в него, и памятный мост без перил. Я осторожно перешёл на другой берег по осклизлым от осенней сырости брёвнам и пошёл к избушке. Шагах в пятидесяти от неё я наткнулся на знак одиночества. Он был прибит к ветке сухой ольхи. Но ко мне это не относилось – ведь Андрей сказал, что он будет рад моему посещению.

Войдя в избушку, я увидел, что Андрея в ней нет. Я огляделся. Комната имела жилой вид. У печки лежали дрова [ 46], кровать была застлана, на полке стояли книги. Меня поразила намеренная бедность всей обстановки – ни одного агрегата, ни одного вспомогательного механизма! Только напротив простого деревянного стола на стене висела электронная метеокарта – такая же, как та, а быть может, и та самая, которую я видел на острове моего имени в рабочей комнате Андрея. Я стал смотреть на эту непрерывно меняющуюся карту. С северо-запада наплыло сероватое пятно, это означало, что дождь будет идти ещё минимум часа два. «Зачем Андрей повесил здесь эту карту? – подумал я. – Ведь она ему ежедневно и ежечасно напоминает о том печальном дне…»

Внезапно я вздрогнул от какого-то странного пофыркивания. Оказывается, откуда-то вылез ёж и направился к печке, возле которой на полу стояло блюдце с едой. Ёжик ел, нисколько не боясь меня, – видно, это Андрей приручил его.

Мне стало ещё грустнее. Этот лесной зверёк только подчёркивал то одиночество, в котором жил теперь мой друг.