Феликс Суркис - Перекресток

- Тебе тоже служить ему захотелось? Вроде собачонки?

- Не служить, а дружить, улавливаешь разницу? С ними. И с другими...

- Боюсь, трудно тебе придется. Вот смотри, топает напролом наш задушевный родственник. - Миччи показал на Толика. - Он едва не расшибся о корягу, потому что слеп ночью. Впрочем, и дневной свет бесполезен для его незрячих ног. Вот он обломал розетку у ромашки. Просто так, под руку подвернулась. А теперь... Ой! Помнишь того жука-рогача, который повздорил с муравьями из-за крылышка капустницы? Он на него...

- Не надо, Миччи. Я вижу.

- И все же будешь рассуждать о дружбе?

- Буду, буду, буду! И ты сам когда-нибудь над собой посмеешься. Ну да, кое в чем наша цивилизация сильнее. Но это не помешало ей зайти в тупик. Мы можем и должны принести человеку культуру доброты. Два брата, два солнечных народа - ради одного этого стоит пойти на эксперимент!

- Ах, Тьоу, милая, взгляни еще раз. Он обернут мертвой тканью, и мертвая твердь отделяет его от живой земли. Он согнут под тяжестью ноши, потому что и пищу и знания ему приходится таскать отдельно. Глухой и бронированный, он всегда закрыт от природы.

- Нет, Ми, ты не очень хорошо знаешь человека...

- Постой, куда ты?!

Залитая луной, легкая, стройная, о громадными мерцающими глазами, с бледным лицом и яркими губами, Тьоу забежала вперед и вдруг стала на пути человека.

- О господи! - пробормотал Толик, перекладывая корзинки в левую руку, чтоб хоть такой ненадежной преградой заслониться от привидения. - Зря все же по асфальту не пошли.

- Здравствуй, брат! - громко и раздельно проговорила Тьоу. - Женщина свободного племени тави ищет дружбы. Вот моя рука!

Но человек уловил только шелест ветра в листьях придорожного куста. Он вытянул корзинки перед собой и с бьющимся сердцем двинулся на неясный силуэт, пока не уперся пальцами в гладкий березовый ствол. Он был по-своему храбр, этот бородатый Толик. Как и всякий нормальный современный человек, он не верил в чертовщину и леших. Но подсознательный ночной страх уравнивает всех. Даже тех, кто на спор ночует на кладбище. Столкнись такой храбрец с чем-то непризнанным, бесплотным; как дуновение, с чем-то официально не открытым и все-таки существующим, - он просто тут бы на месте и умер. А если бы даже остался жив и не утратил рассудка, то искал бы вполне естественное, общепринятое объяснение.

- Примерещилось - успокоил себя Толик. Поскольку никакая реальность не подходила под увиденное, а это слово всегда все объясняет. - Рассказать на работе - засмеют!

Он с облегчением провел ладонью по коре березы и удивился и обрадовался почти женственной ее теплоте:

- Надо же, где ночью солнышко задерживается!

Прижался к березе щекой. Потом, не отрывая взгляда от ствола в том месте, где в него скрылась Тьоу, шагнул назад, споткнулся о корневище. И вдруг что-то холодное и серебристое блеснуло в лунном свете, вскинулось, ударило в ногу повыше кеды, острая боль обожгла щиколотку, а в сторону неторопливо потекла гибкая полоска змеи. Толик настолько растерялся, что дал ей уползти. Лишь после этого боль и страх вырвали у него крик, заставили опуститься на землю.

Лорка примчалась сразу. Она как-то мгновенно ухватила взглядом сидящего Толика, опрокинутую корзину, закатанную штанину джинсов и даже две капельки крови на ноге, о которых могла скорее догадаться, чем заметить. Лорка присела на корточки и с такой пронзительной участливостью посмотрела на Толика, точно у нее самой сейчас звенели от боли жилы. Собственно, боль у Толика не была пока уж такой нестерпимой, и эти черные круги в глазах, ощущение раскаленных проволок внутри ноги, стиснутые против крика зубы были вызваны просто отчаянием, жутким ужасом перед ядом змеи, еще даже и не начавшим действовать. Это было предчувствие беды, оказавшееся мучительнее самого мучения.

- Нож... И спички в кармане... Живо! - прохрипел Толик.

На миг Тьоу забыла о Поляне, готовой высеять Излучение, о народе тави, ожидающем перестройки, о Миччи, так и застывшем в движении остановить ее в неудобном полуобороте с протестующе вытянутой рукой. Тьоу видела только страх человека, которому могла помочь, не могла не помочь. Она раскрыла ствол перед носом Лорки, шагнула вперед, лицо ее тоже подергивалось от чужого страдания. Лорка, не оборачиваясь, подвинулась, дала место рядом с собой. А рычащего Чуньку обняла за шею, уткнула мордой себе в колени. Девчонка положила четырехпалую ручку на Толину рану и застыла. По лицу ее ходили тени.