Raptor: Тенебрариум

— Третий маяк. Поворачиваем.

— Э-э, а зачем мы тут свернули? — спохватился учитель. — Рано! Это же поворот на Химпром. Школа дальше. Нужно на Лобачевского сворачивать, а не сюда. Это ещё через три квартала.

— Мы всё прекрасно знаем, — с лёгким раздражением ответил полковник. — Не беспокойтесь. Дальше идут препятствия, которые нам не объехать. Поэтому сделаем крюк по Фрунзе, через Химпром. Что у нас там с энтропульсацией?

Последняя фраза была адресована сидящему напротив.

— Амплитуда растёт. Но пока не выбивается за штатные нормы. Предварительный расчёт показал, что на всё про всё у нас есть чуть более полутора часов. С учётом дороги туда и обратно, на операцию у нас остаётся минут сорок — не больше. Потом надо будет сматываться оттуда как можно скорее, пока не накрыло.

— Чем не накрыло? — вздрогнул учитель.

— Не важно, — отрезал полковник. — Это наша терминология.

— Нужно будет работать очень быстро, — продолжил операционист. — Неподалёку от школы открылся атипичный источник упорядоченных импульсов. Очень подозрительно. Как будто нас там ждут…

— Ничего. Мы там долго не загостимся. Быстро отработали — и назад, — кивнул полковник. — Не понравилась мне эта бабушка с кошкой. Ой, как не понравилась.

Улица Фрунзе пребывала не в лучшем состоянии. Сплошные кочки да ухабы. Асфальт был сильно повреждён. Сквозь него повсеместно проросли пучки травы, кустарник и молодые деревца. Небольшой парк, по левую сторону, успел превратиться в настоящий лесок, за которым с трудом можно было разглядеть городские постройки. Только пятнадцатиэтажное здание нефтяной компании высовывалось над макушками древесных крон, угрожая почти отвалившимся, и нависающим с крыши логотипом, который когда-то красиво подсвечивался цветными прожекторами.

— Четвёртый маяк. Здесь направо.

Бронемашина аккуратно вписалась в поворот, ювелирно протиснувшись между застывшим на перекрёстке трамваем и брошенной иномаркой. Дверь иномарки была чуть приоткрыта. Приглядевшись, учитель оторопел.

— Там что? Я не понял. А мёртвых разве не убрали?

— Что там опять? — устало спросил полковник.

— В той машине, мимо которой мы сейчас проехали. Там на переднем сиденье…

— Вам опять показалось. Санитарные команды очистили город от трупов. Остались только пустые дома и брошенный автотранспорт.

— Но там явно…

— Вам показалось.

Машина двигалась по маленькой односторонней улочке, мимо двухэтажных домов старой застройки. Эти первые кирпичные дома строили заключённые, на месте прежних деревянных бараков. Именно с этих домов началось бурное развитие молодого шахтёрского городка. Последний раз они ремонтировались ещё в начале восьмидесятых. С той поры дома постепенно ветшали. Их регулярно обещали снести, в связи с плачевным состоянием, но всё никак не решались. Люди продолжали в них жить вплоть до той самой катастрофы.

Теперь-то уж домам в Первом Шахтёрском переулке ничто не угрожает, кроме стихии и времени. В неравной битве с этими двумя врагами, уже пал дом N5. У него провалилась кровля, и обрушилась половина стены, замусорив обломками всю прилегающую территорию, до середины дороги. В мрачном, проломе, напоминающем последствие бомбардировки, зияли разноцветными обоями стены пустых квартир, с остатками потрёпанной мебели.

Взгляд учителя остановился на крайней, угловой квартире с зелёными обоями. Точнее, на том, что от неё осталось. Он вспомнил, что заходил сюда около десяти лет назад. Так и было. Учительница музыки — пожилая еврейка Роза Самуиловна чуть ли не силком затащила его к себе в гости, на чай. Весь вечер она пыталась свести его со своей дочерью Соней, от которой полгода тому назад ушёл муж, оставив её одну с ребёнком. Ему было очень неловко, и он делал вид, что он ничего не понимает. Хотел сказать, что через два месяца у него свадьба, но не решался — что-то его останавливало. И почему-то чувствовал вину. А тем временем, девятилетний внук учительницы Лёва, без устали гремел на фортепьяно собачий вальс. Ни в склад, ни в лад. Как попало. Но Роза Самуиловна то и дело восхищалась им, повторяя, — «Вы знаете, Лёва — это будет второй Дунаевский, я Вам говорю». Интересно, кем он стал, этот Лёва? Сколько ему сейчас? Под двадцать уже где-то. Но музыка ему явно противопоказана. Вот и фортепьяно у стены, то самое, на котором он играл. Кроме него, и этой самой стены, больше ничего не сохранилось. Остальная квартира обвалилась вместе с углом дома, и теперь составляет часть груды бесформенных обломков.