Герберт Уэллс: Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

Бедфорд! Хотя я отрекался от него, однако я несомненно был с ним связан и знал, что чем бы я ни был, я должен ощущать силу его желаний, должен радоваться его радостям и печалиться его горестям, пока не кончится его жизнь. А когда Бедфорд умрет, что тогда?..

Но довольно об этой замечательной фазе пережитых мною впечатлений!

Я рассказываю здесь об этом просто лишь затем, чтобы показать, как уединение и разлука с земной планетой производит странное и неожиданное расстройство не только в отправлениях и ощущениях каждого телесного органа, но также и в умственной лаборатории.

Во продолжение большей части этого долгого странствования я думал исключительно лишь о подобных неестественных предметах, отрешившийся от себя. Безмятежный, витая в пустом пространстве среди звезд и планет; и не только тот мир, в который я возвращался, но и озаренные синеватым светом пещеры селенитов, их шлемомообразные головы, их гигантские, удивительные машины и участь Кавора, навеки канувшего в том мире, все это казалось мне бесконечно мелким, ничтожным, не стоящим никакого внимания…

До тех пор, пока, наконец, я начал ощущать на себе действие притягательной силы земли, которая влекла меня назад, к реальной, человеческой жизни. И тут мне начало представляться яснее и яснее, что я все-таки Бедфорд, и возвращаюсь после изумительных приключений в свой мир, и легко может случиться, что я лишусь жизни при этом возвращении. Я начал выяснять себе условия, при которых мой шар должен грохнуться на землю.

Направление моего полета было почти параллельно поверхности, когда я достиг верхних слоев атмосферы. Температура шара начала с этих пор повышаться. Я знал, что мне надо когда-нибудь спуститься. Но далеко подо мной, в темнеющем сумраке, раскинулось обширное морское пространство. Я открыл все окошки, какие мог. Постепенно я перешел из яркого солнечного света к вечерним сумеркам, и от сумерек к ночному мраку. Все шире и шире вырисовывалась подо мной земля по мере появления звезд, и серебристо-прозрачная, светящаяся ночным светом облачная вуаль стремилась окутать меня. Наконец, земля представлялась мне уже более не круглой, а плоской, потом даже вогнутой. Она уже не была больше планетой, носящейся во мраке, но целым миром, населенным людьми. Я закрыл все, кроме пространства около дюйма в окошке, обращенном к земле, и начал спускаться с ослабленной быстротой. Крепнущий ветер веял теперь уже так близко, что я мог видеть мрачный блеск волн, вздымавшихся мне навстречу. Я защелкнул последнюю полоску в окне и сидел, мрачно грызя пальцы, в ожидании спуска…

Шар шлепнулся об воду с громким всплеском. Вода разбрызгалась, должно быть, на несколько сажен кверху. Тогда я раскрыл вновь одно из каворитовых окошек и стал вновь спускаться, с каждым разом все медленнее и медленнее, пока не почувствовал, что шар прижимается к моим ногам и подскакивает все кверху, как пузырь. В конце концов я плавал, носясь по поверхности моря, и мое путешествие в пространстве пришло к концу.

Ночь была темная, без просвета. Две маленьких желтых точки указывали вдали на плывущие суда, а впереди маячил красный огонек, то появляясь, то исчезая. Если бы электричество моей лампочки не пришло к концу, я решил бы, пожалуй, подняться вверх снова. Но, несмотря на крайнюю усталость, я начинал чувствовать возбуждение, волнуемый лихорадочной, нетерпеливой надеждой, что мое странствие может окончится.

В конце концов я перестал суетиться и сидел, упершись в колени и глядя пристально на этот далекий красный свет. Он вспыхивал и погасал, мерцая все время. Мое возбуждение мало-по-малу улеглось. Я вспомнил, что мне придется провести, по крайней мере, еще одну ночь в шаре, почувствовал себя до крайности отяжеленным и утомленным и заснул вдруг мертвым сном.

Перемена ритмического укачивания пробудила меня. Я посмотрел через стекло окошка и увидел, что я выброшен на берег, на громадную песчаную мель. Далеко где-то мелькали на горизонте дома и деревья, а со стороны моря какие-то неполные, смутные очертания корабля выделялись из волн и мрака.

Я встал на ноги и начал вглядываться. Моим единственным желанием было выскочить из шара. Отверстие для выхода находилось вверху, и я стал вертеть штопор. Мало-по-малу горловина открывалась. Наконец, воздух засвистел, снова врываясь внутрь шара, как некогда он свистел, выходя наружу. Но на этот раз я не стал дожидаться, пока давление сделается равномерным.