Николай Томан - В созвездии трапеции [сборник]

А Лева продолжает приподнято:

— Ты прости меня, старик, за пристрастие к цитированию уважаемых мною ученых, но именно сейчас я никак не могу отказать себе в удовольствии привести слова того же де Бройля: «Научное исследование, — заявил он в своей статье о роли любопытства и интуиции в научном исследовании, — хотя оно почти всегда направляется разумом, тем не менее представляет собой увлекательное приключение». Ну, скажи, разве же это не так?

— Этот де Бройль, хоть он и потомок французских королей Людовиков, просто молодчина! — восторженно восклицает Илья.

— Еще бы! — смеется Лева Энглин. — Ведь он, черт побери, не только изрек эти романтические слова, но еще и выдвинул гипотезу о волновых свойствах вещества, составившую основу современной квантовой механики. Самое же удивительное, друг мой Илюша, это то, что в последние дни я думаю не только о теоретическом обосновании твоего эффекта, но и о той прелестной циркачке, которая была у вас на встрече Нового года.

— Так ты, значит, разглядел ее все-таки?! — всплескивает руками Илья. — А я-то думал…

— Таких не разглядывают, такие сами бросаются в глаза, — перебивает его Лева.

— Значит, физика физикой… — усмехается Илья.

Но Лева снова перебивает его:

— И даже математика математикой, а люди остаются людьми, и ничто человеческое им не чуждо. А у тебя с нею? Ах, да! Прости, пожалуйста, совсем забыл о твоей Гале. Где она, кстати?

— Ты же знаешь — она геофизик и сейчас в экспедиции.

— Зимой?

— У них какие-то специальные исследования в зимних условиях.

— Ну, а как ты думаешь, если я попробую? — робко спрашивает Лева.

— Что попробуешь? — удивленно поднимает брови Илья, хотя он сразу же догадывается, что Лева имеет в виду.

— Поухаживать за циркачкой?

— Не советую, — сухо замечает Илья. — Во-первых, она не циркачка или, вернее, не то, что имеется в виду под этим несколько пренебрежительным словом. Ты же знаешь мою маму, она ведь тоже циркачка…

— Прости, пожалуйста, — испуганно восклицает Лева, — я совсем не хотел оскорбить твою маму.

— Ну так не надо оскорблять и Машу. Эта девушка заслуживает всяческого уважения. Говорю тебе это к тому, что легкой победы тут быть не может. А во-вторых, в нее влюблен еще один человек, для которого и его жизнь, и его работа — все в этой Маше. Да ты его видел, он был у нас на встрече Нового года. Это Юра Елецкий. Он художник и рисует только Машу, и, какую бы другую женщину ни изображал, все равно она будет похожа на Машу. Но он настоящий художник, о котором скоро заговорят знатоки живописи. Понял ты теперь, в какую ситуацию собираешься вторгаться? Да и зачем тебе это, когда ты весь в физике да математике! И потом, — добавляет Илья уже со смехом, — кто же будет осмысливать мой эффект с теоретических позиций, если ты увлечешься этой девушкой?

— Да, черт побери! — сокрушенно вздыхает Лева. — И на то, и на это меня явно не хватит.

Репетиции в цирке идут теперь без особых осложнений. Как только увеличиваются дистанции между лови-торкой и трапециями, сразу же вырабатывается темп, необходимый для прихода гимнастов в руки друг другу. Теперь вольтижеры выполняют все свои трюки, не нуждаясь в слишком большом наборе высоты. Они вполне успевают совершить их за время плавного и гораздо более продолжительного полета через воздушное пространство над манежем. Больше времени получается теперь и у ловитора. Пока к нему летят его партнеры, он успевает обдумать и рассчитать, в какой момент и в каком темпе идти ему на сближение с ними.

— А не пора ли нам распрощаться с сеткой и лонжами? — предлагает Алеша Зарницын на десятый день репетиции.

— Еще через четыре дня, — обещает Ирина Михайловна. — Как раз две недели будет.

— Ну, если уж для ровного счета только — смеются Зарницыны.

Через две недели сетку и лонжи действительно снимают. С непривычки работать над «голым» манежем не очень приятно, хотя вероятность падения почти исключена. Движения гимнастов теперь очень плавные, а «трасса» полетов значительно длиннее. Это дает вольтижерам вполне достаточное время для того, чтобы ориентироваться в воздухе с безукоризненной точностью.

— У меня такое ощущение, Ирина Михайловна, — говорит своему режиссеру Маша Зарницына, — будто не мы стали легче, а воздух сделался плотнее. Стал держать нас, почти как вода. А без сетки, к которой мы за многие годы чисто психологически привыкли, лишь первое время было немножко страшновато. Но теперь я лично чувствую себя в гораздо большей безопасности, чем с сеткой и лонжами.