Уильям Тенн - Вплоть до последнего мертвеца

Некоторые из прозвищ оказались довольно забавными, некоторые - весьма гнусными. В особенности я был очарован "утробниками" и "чревачами".

- Ладно, - прервал я их. - Теперь полегчало?

Дышали они тяжело, но чувствовали себя явно лучше. Я видел это, да и сами они прекрасно понимали, что атмосфера в комнате сильно разрядилась.

- Прежде всего, - начал я. - Я хочу, чтобы до вас дошло, что вы уже большие, а поэтому должны сами уметь постоять за себя. С этого дня в барах или на базах для отдыха вы вольны давать отпор каждому равному вам по званию, если он заговорит о чем-то вроде о зомби. Если же этот наглец будет примерно равен по званию мне, то эту почетную обязанность я возложу на себя. Я не потерплю, чтобы унижали моих ребят. И всякий раз, когда вам покажется, что я обращаюсь с вами не так, как со стопроцентными человеческими существами, полноценными гражданами Солнечной системы и все такое, то разрешаю сказать мне приблизительно так: "Послушай-ка, ты, мерзкий утробник, сэр..."

Все четверо заулыбались. Улыбки были теплыми, но очень скоро они сошли с их лиц, глаза снова заледенели. Я почувствовал, что остался чужаком, и выругался.

- Все не так просто, капитан, - произнес Вонг. - К сожалению. Вы, конечно, можете называть нас стопроцентными людьми, но мы таковыми не являемся. И всякий, кому придет в голову обозвать нас тушенкой, будет в определенной мере прав. Потому что не во всех отношениях мы столь же хороши, как вы - дети матерей. И это нам известно. И никогда нам не стать такими же, как вы. Никогда!

- Я ничего не знаю об этом, - вспыхнул я. - Ну, некоторые личные качества, что зафиксировано в протоколах...

- Протоколы, капитан, - перебил Вонг, - пока еще не в состоянии сделать нас стопроцентными людьми.

Уэйнстайн согласно кивнул и, подумав немного, добавил:

- Так же, как и группу людей - расой.

Теперь я понял, к чему они клонят. И мне захотелось опрометью выскочить вон из этой комнаты, из этого здания, прежде, чем кто-либо скажет еще хоть одно слово. Желание было так велико, что я вскочил со стула, но, одумавшись, начал прохаживаться вдоль доски.

Вонг Цзы не унимался. Я должен был сразу понять, что на этом он не остановится.

- Заменители солдат, - произнес он, прищурившись, словно впервые всерьез задумался над глубинным значением этого словосочетания. - Не солдаты, а заменители солдат. Мы не солдаты, потому что солдаты - мужчины. А мы, капитан, не мужчины.

Некоторое время стояла тишина. Я все еще не понимал.

- Что же заставляет вас не считать себя мужчинами?

Вонг Цзы посмотрел на меня с удивлением, однако ответ его был вежливым и спокойным.

- Вы должны знать, почему. Вы ведь знакомились с нашими личными делами, капитан. Мы не являемся мужчинами, настоящими мужчинами. Потому, что лишены способности к самовоспроизведению.

Я заставил себя сесть, опустив на колени трясущиеся руки.

- Мы стерильны, - донесся до меня голос Лахмеда, - как кипяченая вода.

- Есть множество людей, - начал было я, - которые...

- Здесь дело не в каком-то определенном количестве, - вмешался Уэйнстайн. - Речь идет обо всех нас.

- Нолем ты произведен, - пробормотал Вонг Цзы, - нолем и окончишь свой путь. А ведь можно было предоставить возможность хоть кому-то из нас... Дети, может быть, оказались бы не так уж плохи.

Роджер Грэй хлопнул огромной ладонью по спинке соседнего стула.

- В этом-то все и дело, Вонг, - со злостью процедил он. - Дети могут оказаться хорошими. Даже слишком хорошими. Наши дети, может быть, оказались бы лучше, чем их - и что же тогда останется от этой гордой и надменной, обожающей раздавать прозвища, расы людей-реалов?

Я снова всмотрелся в их лица, но теперь передо мной появилась совершенно другая картина. Исчезли медленно ползущие ленты конвейеров с органами и тканями, над которыми с энтузиазмом трудились биотехники. Мысли мои не занимало более помещение, заполненное десятками взрослых мужских тел, помещенных в питательный раствор, каждое из которых было подключено к компьютеру, заталкивающему в них информацию, необходимую для того, чтобы тело заняло место человека в самых кровопролитных боях космической войны.

Теперь я видел казармы, заполненные многократно продублированными героями. И у всех них - препаршивейшее настроение, в чем нет ничего удивительного, так как это характерно, во-первых, для любой казармы, и, во-вторых, оно вызвано глубочайшим унижением, какое вряд ли испытывал хоть один солдат из всех известных дотоле казарм. Унижением столь же первородным, как и сама структура человеческой личности.