Ганс Доминик - Лучи смерти

«Четверг, 13 мая. Верное известие о смерти Рокайи и Сильвестра».

«Суббота, 15 мая. Они пытаются вырвать у меня тайну моего изобретения под гипнозом».

«Воскресенье, 16 мая. Сегодня ночью я говорил во сне… Пора кончать. Я все же спасусь от них. Вскрыл вену, и я свободен… Еще сегодня до наступления ночи… Рокайя… Сильвестр… Я снова увижу вас».

На этом заметки обрывались.

В комнату вошел лорд Мейтланд.

— Нашли ли вы все, что искали?.

— Я увидел, с сожалением, что мои тогдашние усилия оказать услугу британскому правительству были напрасны… Мир выглядел бы теперь иначе, если бы это удалось. Гергарт Бурсфельд обладал средством перевернуть мир. Он унес эти средства с собой в могилу.

Доктор Глоссин медленно проговорил эти слова, наблюдая за лордом. Но в лице последнего ничто не изменилось.

— Я тоже проглядывал эту папку. Нашему правительству тогда было немало хлопот, и совершенно напрасно, как видите. Часто бывали люди, воображавшие, что они изобрели невесть что. Они спокойно могли бы оставить беднягу строить свою дорогу. Во всяком случае, я рад быть вам полезным в этом деле. Прошу вас располагать мною, если у вас есть другие желания.

Доктор Глоссин поблагодарил. Он крайне обязан его светлости и больше ничего не хочет. Если его светлости когда нибудь в свою очередь понадобится услуга…

Он осыпал лорда Мейтланда градом любезностей. Они срывались с его языка почти бессознательно. С величайшим напряжением внушал он своему собеседнику: «Если ты знаешь что-либо об открытии, то скажи». Но остерегался сам думать об открытии, зная связанную с этим опасность: эта мысль могла бы подействовать на его собеседника и быть репродуцирована, как собственная мысль последнего.

Лорд Мейтланд остался спокоен. На американские любезности он ответил английскими. Разговор был одинаково пуст с обеих сторон. Доктор Глоссин знал теперь, что Гергарт Бурсфельд унес тайну в могилу.

Условие, которым Эрик Трувор связал свое обещание, заставляло Сильвестра лихорадочно работать. Не обращая внимания на время, он работал целыми днями и светлыми ночами, подгоняемый одним желанием закончить новый аппарат и затем отправиться на поиски той, кто была ему дороже всего.

Неустанно работал он, пока не была отлита последняя часть, вырезан последний винт. Тогда он опустил инструмент и повернулся к Эрику Трувору:

— Если бы ты знал, с каким отчаянием я работал, если бы ты мог понять мою теперешнюю радость, но ты…

— Я не понимаю, что такое любовь, хочешь ты сказать?

Сильвестр уловил горечь в этих саркастических словах.

— Ты, Эрик? Ты тоже…

Сильвестр замолчал. Он увидел глубокие складки, избороздившие лоб Эрика Трувора. Значит и у Эрика, казавшегося забронированным против всех земных приманок, была тайна, скрытое горе.

— Прости, Эрик, если я невольно затронул рану, о которой не знал. Я не думал, что твое стальное сердце когда-либо знало женскую любовь.

— Никто не рождается со стальным сердцем. Тот, кто им обладает, приобретает его после горьких разочарований и жертв. Рана затянулась…

Словно говоря с самим собой, он тихо продолжал:

— Совершенно затянулась с позавчерашнего утра. Без сожаления и волнения могу я теперь рассказывать о том времени, когда был сначала счастливейшим, а потом несчастнейшим человеком на земле…

Это было во время моего пребывания в Париже. Клевета коснулась моего идеала. Я вызвал клеветника и смертельно ранил его. Потом отправился к невесте требовать объяснения. Ее оправдания не удовлетворили меня. Я вернул ей кольцо. Покинул Париж, бродил по свету. Много лет понадобилось, чтобы снова обрести покой. Сегодня я иначе думаю об этом. Если бы я сегодня… Но к чему об этом говорить.

Дело идет о том, чтобы перевернуть наш мир… Когда ты снова вернешься, когда твое сердце будет свободно от забот, я скажу тебе, что уготовила нам судьба.

— Когда я вернусь, Эрик! Теперь подумай о своем обещании. Я сделал то, что должен был сделать.

Прежде, чем Эрик Трувор мог ответить, заговорил Атма:

— Нехорошо оставлять девушку в руках врагов.

Атма сидел, откинувшись назад. Его широко раскрытые глаза глядели вдаль, зрачки суживались все больше и больше. Руки покоились на тибетских четках.

— Такой вид у него был, когда он мне посоветовал, или, вернее, приказал отправиться в Трентон, — шепнул Эрик Трувор Сильвестру.

Через несколько минут глубокий вздох потряс грудь Атмы. Его зрачки приобрели нормальный вид. Он сказал: