Лоис Буджолд - Осколки чести. Барраяр

Вааген беспомощно пожал плечами:

— Столько, сколько мог усвоить.

Педиатр и хирург положили Майлза под согревающую лампу и начали осмотр. Корделия и Эйрел стояли по обе стороны от них.

— Этот изгиб распрямится сам собой, миледи, — указал педиатр, — но нижнюю часть позвоночника надо прооперировать как можно раньше. Вы были правы, Вааген — процедура для максимального развития черепа запаяла бедренные суставы. Вот почему ноги закрепились в таком положении, милорд. Операция освободит кости, но до этого он не сможет ни ползать, ни ходить. Я не рекомендую делать эту операцию в первый год жизни, пусть ребенок сначала окрепнет и наберет вес…

Хирург, проверявший ручки младенца, вдруг чертыхнулся и схватился за медсканер. Майлз тихо мяукнул. У Корделии оборвалось сердце.

— Дьявольщина! — сказал хирург. — У него сломано предплечье. Вы правы, Вааген, кости у ребенка ненормально хрупкие.

— По крайней мере, они у него есть, — вздохнул Вааген. — Был момент, когда мне казалось, что их не будет.

— Будьте осторожны, — сказал хирург, — особенно с головой и позвоночником. Если остальные кости такие же плохие, придется придумать какие-то средства…

Граф Петер повернулся и зашагал к двери. Эйрел стиснул зубы и, извинившись, последовал за отцом. Сердце Корделии разрывалось на части, но, убедившись, что на ручку уже наложили иммобилизатор и что теперь врачи будут поосторожнее, она оставила их и пошла за Эйрелом.

Разъяренный граф метался по коридору; сын стоял перед ним, напряженный и натянутый как струна. Сержант Ботари безмолвным свидетелем маячил на заднем плане.

Граф заметил ее.

— Ты! Ты меня водила за нос. И это ты называешь «прекрасным лечением»? Ха!

— Лечение и в самом деле было прекрасным. Майлз, несомненно, в гораздо лучшем состоянии, чем был. Никто не гарантировал нам безупречного ребенка.

— Ты лгала! И этот проклятый лекарь тоже лгал!

— Нет, — возразила Корделия. — Я пыталась вам точно рассказывать о ходе экспериментов Ваагена. Он достиг того, что обещал.

— Я знаю, чего ты добиваешься, — но это не пройдет! Я только что сказал ему, — он ткнул пальцем в сторону Эйрела, — что с меня довольно. Я больше не желаю видеть этого мутанта. Никогда. Пока он жив — если он будет жить, а он кажется мне довольно хилым, — не приводите его к моим дверям. Бог свидетель, я не позволю делать из меня дурака.

— Это совершенно излишне, — огрызнулась Корделия.

Граф ощетинился, но решил не ронять свое достоинство спором с безродной инопланетянкой и опять повернулся к сыну:

— А ты, ты — безвольная тряпка… Если бы твой старший брат был жив…

Он резко оборвал свою речь — но было уже поздно.

Лицо Форкосигана-младшего стало серым. Такое Корделия видела только дважды — и оба раза он был готов на убийство.

Заложив руки за спину, Эйрел с силой переплел пальцы. Корделия заметила, что они побелели и дрожат. Вскинув голову, он шепотом проговорил:

— Если бы мой брат был жив, он был бы безупречен. Вы так считали, я так считал, и император Ури тоже так считал. И вот вам пришлось довольствоваться объедками с кровавого пиршества, сыном, которого не заметили убийцы Ури Безумного. Мы — Форкосиганы, мы умеем обходиться малым. — Он заговорил еще тише. — Но мой первенец будет жить. Я не подведу его во второй раз. Второго шанса вы не получите, сэр.

Стиснутые за спиной руки разжались. Чуть заметным движением головы он как бы отмел и отца, и все те слова, которые тот мог бы сказать.

Вторично потерпев поражение и явно страдая из-за своей промашки, граф искал, на ком бы выместить все свое возмущение и обиду. Взгляд его упал на Ботари, невозмутимо наблюдавшего за происходящим.

— И ты здесь! Ты тут с самого начала замешан. Ты шпионил за мной в пользу моего сына? Кому принадлежит твоя верность? Ты подчиняешься мне или ему?

В глазах Ботари вспыхнул странный огонек. Он склонил голову в сторону Корделии:

— Ей.

Старик так изумился, что даже не сразу обрел дар речи.

— Прекрасно! — выдавил он наконец. — Пусть она тебя и получит. Чтоб я больше не видел твоей физиономии. В мой дом не возвращайся. Эстергази доставит тебе твои пожитки еще до темноты.

Граф резко повернулся и зашагал прочь. Но весь драматизм ухода был непоправимо нарушен тем, что он, не выдержав, оглянулся, прежде чем повернуть за угол.

Эйрел устало вздохнул.

— Ты считаешь, он на этот раз серьезно? — спросила Корделия. — Это его «никогда в жизни»?