Светлана Тулина - Контрадикс по пятницам

Сначала он почти бежал, проскальзывая длинные участки, словно по раскатанным ледяным дорожкам, и она далеко отстала. Потом слегка притормозил. Потом притормозил ещё. А на остров выбравшись, у самого дерева, остановился совсем. И зачем-то взялся рукой за ствол.

Нет, не рукой — обеими руками…

Когда она подошла, он сидел на земле. Почти в той же позе и на том же месте, что и в первый вечер.

— Пошли в дом, чего здесь-то расселся?

— Сей-час…

Показалось, что говорить он стал иначе. Медленнее, что ли.

Он поднял голову.

— У те-бя… пал-ка… есть?

Не показалось.

Действительно — медленнее, словно с трудом подбирал слова… Милка, не понимая ещё, протянула ему одну из тех веток, что притащила для костра. Он качнул головой.

— Прочна-я.

Глядел он куда-то мимо её плеча, и Милка с трудом удержалась от того, чтобы обернуться и посмотреть — что же именно он там увидел. Ещё ничего толком не понимая, выдернула прикостёрный шест для котелка. Вежливый осторожно взял его обеими руками, поставил вертикально и, навалившись всем телом, начал приподниматься.

Очень неловко так, сначала на колени, а потом, шатаясь, в полный рост.

— Т-ты это что?.. — спросила Милка, внезапно охрипнув.

Он улыбнулся. Показалось даже — виновато.

— Н-не бойся. Я тут могу… вы-ру-биться… Не бой-ся. Это н-не страшн-но. Холл-лодн-но у вас. Очень… не бой-ся… Ладн-но?

Его шатнуло.

Милка схватилась за широкий серебряный пояс обеими руками, удержала, зарывшись сапогами в землю.

— Ты это… Помогу давай!

— Я… сам…

— Вижу, как сам!

Крепко вцепившись одной рукой в гибкий, но твердый пояс, а другой подталкивая где-то на уровне колен, помогла зайти на ступеньки. Он почти не сопротивлялся, ноги путались, а в комнате был ещё малоприятный момент, когда он действительно начал вырубаться и пришлось тащить его затвердевшее тело до лавки — не на пол же класть, в самом-то деле! Гость всё же… Хорошо ещё, что скамейку эту под себя сколотила, два с лишненьким, почти хватает…

Поэтому на происшедшие в доме перемены она внимание обратила не сразу.

И только когда, тяжело дыша и опираясь о стену над лавкой обеими руками, распрямила поскрипывающую спину, заметила, что в комнате стало жарковато.

Скажем — как в не до конца остывшей доменной печи.

Закашлялась — сухой прожаренный воздух обжигал горло. Посмотрела на запотевшие окна. Присвистнула. Если это — обычная для него температура, как он вообще мог переносить то, уличное? Впрочем…

Отогнула рукав его комбинезона с чем-то вроде влажного шевелящегося меха вместо подкладки, нащупала под тканью гибкую сетку. Понятненько. Ещё один этот, как его… темпоризатор. Только гибкий. То ли электричество, то ли другая какая хня. Намок, замкнуло, чего уж проще… но так и вообще без ног остаться можно!..

Так, а где?..

Штучка стояла на столе.

Больше всего она походила на недостроенную Эйфелеву башню. Милка протянула руку — и тут же отдёрнула, зашипев. Жар становился непереносимым уже в полуметре. И это для Милки, которая в детстве, помнится, из подплавленного свинца куличики лепила, пока мама не устроила дикий разнос за прожжённые платья.

Вот ведь паскудство. Стол не сдвинуть, две ножки из четырех — вообще с корнями, росли тут когда-то, столешницу из плоского камня на них Милка позже приспособила. Как же нам эту грелку подвинуть-то?.. Впрочем — зачем именно грелку… Лавка, хвала аллаху, к полу не приколочена. И, ежели гора не желает идти к Магомету…

У стены было почти прохладно — по сравнению с тем, что творилось в центре комнаты. Упираясь подошвами в деревянный пол до мокрого скрипа и орудуя прикостерным шестом, как рычагом, Милка сдвинула лавку с пришельцем к столу. Действовала с перепугу она довольно грубо, но Вежливый даже не пошевелился. Потерял сознание? Может быть, вообще уже… В таких случаях, кажется, меряют температуру, щупают пульс и смотрят зрачок…

Кожа у него горячая. По человеческим понятиям — даже очень, градусник наверняка бы зашкалило. Да только вот для него подобная температура может означать как лихорадочный жар, так и летальную степень переохлаждения. И с точно такой же вероятностью может не означать ровным счётом ничего. А где у него можно пощупать пульс — и вообще непонятно. Зрачок. Ага…

Милка оттянула пальцами голубоватое веко.

И растерялась, столкнувшись с десятком своих отражений в зеркальных фасетках.

— От-вянь… — пробормотал он сонно. И ещё что-то, но уже по-своему. Красивый у них язык. Мелодичный. Даже ругательства звучат, словно песня. Засыпает. Вот ведь зараза!.. Засыпает. Все замерзающие сначала засыпают, а уже потом…