Барух Морис Ассаэль: Дьявольский ген

История взаимоотношений между государством/ обществом и индивидуумом при контроле передачи инфекционных заболеваний насчитывает тысячелетия. Поэтому неудивительно, что нам сегодня намного проще решать, что делать, кто должен делать это, у кого есть полномочия делать это, когда речь идет о контроле заболеваний. Но история генетики и наследственной передачи заболеваний намного моложе, поэтому здесь необходима критическая оценка. Стимулирование политики генетической профилактики, которое приводит к сложному выбору и к анализу различных задействованных факторов, и является темой нашей работы.

Существует множество социологических рассуждений, многие философы размышляли на эту тему. Большинство современных критических точек зрения на политику жизни происходят от теории Фуко о биовласти, то есть о форме контроля жизни, рождения и смерти, которые сформировались еще в XVII–XVIII веках. В качестве модели Фуко использовал социальный контроль инфекционных заболеваний. Социальная гигиена укрепляет саму структуру государства и способствует появлению или усилению административной, бюрократической, полицейской, юридической власти, противостоит распространению инфекций с помощью санитарной инспекции; правил, которые могут быть наложены на экономическую жизнь, препятствуя товарообмену; права собственности, законов о труде, урбанистического дизайна. Также она систематически распространяет обязательные тесты для выявления туберкулеза или сифилиса, с целью поиска асимптоматичных больных, представляющих угрозу для общества. Сам Фуко идентифицировал модели, по которым происходило это развитие, как французскую, немецкую и английскую.

Сталкиваясь с сомнениями, которые еще возникают по поводу контроля инфекционных заболеваний – например, насчет обязательной вакцинации, – уместно спросить себя: какой степени развития достиг контроль генетических заболеваний? По поводу них, кстати, мы должны еще ответить на фундаментальный вопрос: правомерно ли контролировать их? Фуко, умерший в 1984 году, не успел подробно развить тему «биовласти» через призму генетики, но можно утверждать, что этот вопрос – о возможности продолжения рода, о праве рождаться и рожать, в тех формах, в которых это сегодня возможно – вызывал у него интерес, как и у множества его последователей, таких как Роуз или Рабинов. Об этом свидетельствуют важные работы, например, ряд исследований под редакцией Сахры Гиббон и Карлоса Новаса {113} 113 Gibbon S. e Novas С. Biosocialities цит. , собравших множество теорий, делающих вклад в понятие биосоциальности, предложенное Рабиновым. Однажды, в рамках своего курса в Коллеж де Франс в 1978–1979 гг. о «рождении биополитики», Фуко посвятил ряд лекций теме либерального государства, отступив от первоначального плана, но предварительно он задался вопросом об условиях, в которых рождается биополитика; таким образом, он проанализировал либеральную концепцию государства. Вопрос, не чуждый человеческой генетике: выбор решения вопросов жизни, когда доступны технические возможности, зависит от этических убеждений об индивидуальной и коллективной ответственности, а также от самой концепции государства и его властных полномочий. Либеральной генетика может быть только в либеральном государстве. Следовательно, остается основной вопрос: зачатие человеческого существа является природной случайностью, которая должна остаться неприкосновенной, или нужно управлять ею? Как выразился Хабермас, существует ли неотъемлемое право на случайность генетического наследия? Вопрос о генетических заболеваниях – это часть проблемы управления жизнью, он перекликается с вопросом о демографии, он одновременно индивидуальный и коллективный, принадлежит личности и государству. С точки зрения Фуко, с вторжением биологии в управление государством право жизни и смерти превратилось в право рожать и позволять умирать. Его позиция близка к широко обсуждаемым сегодня крайностям современной медицины о выборе того, кто должен рожать, и о достоинстве смерти.

До сих пор антропологи занимались генетикой в основном для обсуждения вопроса расы, чтобы обосновать ее важность и утвердить превосходство белой расы, или чтобы продемонстрировать, что у этого понятия отсутствует какая-либо научная база. Сейчас речь идет о расширении этой перспективы, и в этой книге мы постарались сделать это, начав с болезни, как отличного объекта наблюдения, поскольку она касается жизни каждого и представляет не только культурный интерес. Нет необходимости владеть статистическими или медицинскими знаниями, чтобы осознать проблему наследственного заболевания; многие пережили его в семье, многие пары и индивидуумы столкнулись с необходимостью принятия решения в связи с вредом, который они могут передать своему ребенку. Кроме того, очевидно, что генетическое заболевание более не может восприниматься как фатальность, непредвиденный случай. Вопрос в том, как вписывается передача генетического заболевания в систему личных и коллективных ценностей. Но болезнь является отличным объектом для наблюдения еще и потому, что именно она устанавливает границы физико-химической интерпретации генетики. Как говорил лауреат Нобелевской премии по медицине 1965 года Андре Львов, которого цитировал Фуко {114} 114 Foucault M. Dits et ecrits. Galhmard, Paris 2001. Том 3, pp. 439-40. , там, где для физика мутация – это, в конечном счете, лишь замена одной нуклеиновой основы на другую, для тех, кто имеет дело с жизнью и смертью, болезнь поднимает вопрос о погрешности, существенной для определения самого понятия жизни, и о ее значимости, то есть расстояния, которое отделяет ее от нормы. Это, возможно, виталистическое понятие, но неминуемое. Получается, что вопрос о том, придать ли смысл обмену основ цепи ДНК, является антропологическим, и ответ на него не может быть получен от самой генетики.