Ксения Иваненко - Психические расстройства и головы, которые в них обитают

Раньше я постоянно надеялась, что вот проснусь с утра, обниму его далёкую спину, разбужу тыканьем носа в лопатку, и всё станет хорошо. Но потом это начало казаться иллюзией. Правда – это те самые слёзы взахлёб, это то молчание, когда мыслей такой ворох, что сквозь их многоголосый вой невозможно вычленить хоть какой-нибудь отдельный вопль. Это его молчание за компьютером и размеренное клацанье мышкой, пока я утираю сопли его майкой. Это его бессмысленное вопрошание и моё заламывание рук. Это – истина, которая пробивается сквозь все преграды опыта, здравого смысла и жалости к себе.

Необходимо убить себя. Не потому, что мне так плохо и невыносимо, а потому, что я приношу людям боль, безумие и бездну. И необходимо устранить эту угрозу. Будь я прекрасным цветком, который бы жил на своей планете и радовался своему существованию, у меня был бы повод оправдать себя и остаться расти. Но моя жизнь не радует меня саму. Я искренне уверена, что без меня станет лучше всем: окружающим, близким, мне самой.

И это состояние, которое порождает все эти мысли, его надо запомнить. Запомнить и вспомнить, когда ничего не будет предвещать беды, вспомнить и тихо убить себя. Потому что жить так дальше больше не представляется возможным.

А на следующий день я просыпалась, и казалось, что у меня хватит сил сделать Савву самым счастливым человеком на свете.

От этих перемен мне становилось очень-очень страшно. Этот страх сковывал и отдавал холодом в затылок. Пытаясь его логически прогнать, я окуналась в бездну ужаса. Такую бездну, когда ухудшается зрение, рассеивается всё вокруг, и вот уже есть только я наедине со своим всепроникающим ужасом.

Моменты, когда я ощущала себя нормальной, были возможны, только когда Савва был рядом. Он – якорь, который не даёт моей безумной шлюпке пуститься в шторм неизвестного безумия. Стоит только представить, как Савва уедет в очередную командировку, а я останусь наедине сама с собой на 6 или 7 ночей, как я с головой погружаюсь в пучину одинокой бесконечной пустоты. Кажется, что случится самая страшная беда.

Я понимала, что это всё только у меня в голове, а у него там реальные дела, реальные проблемы, которые можно пощупать руками, реальные люди, которых нельзя подвести, реальный Красноярск, в который надо лететь на настоящем большом белом самолёте. В то время как у меня – невидимые страхи, несуществующие люди, выдуманные проблемы. Но они очень по-настоящему душат, сидят на грудной клетке и не дают лёгким раскрыться на всю мощь. Они останавливают кровь и не дают ей доставлять в мозг живительный кислород. Крутятся бесконечные нематериальные мысли, которые даже в слова-то сложно оформить, но каждая из них представляет реальную угрозу. Меня не может обидеть сторонний человек, я не жду опасности на тёмных улицах, не боюсь нападения случайного насильника. Но я страшусь себя, своих навязчивых идей, своих параноидальных мыслей, своих желаний вырезать всё безумие из себя канцелярским ножом. Потому что, если я стою в этом мире на своих ногах, то, может, всё дело именно в них, и надо посмотреть, что в них внутри, вскрыть себя, вытащить нервы и перерезать всё, потому что больно, а так есть шанс, что всё прекратится…

Иногда казалось, что я начинала привыкать быть относительно нормальной, но потом я представляла, что останусь одна, и снова погружалась в пучину одинокого безумия. Я опять оставалась одна напротив себя самой. Савва уезжал, я оставалась одна, и казалось, что все чудовища, которые живут отнюдь не под кроватью и не в шкафу, а во мне самой, вырвались наружу и понемногу начинают отвоёвывать территорию внутри меня.

До Саввы за моей спиной уже накопилось 10 лет ада. Я резала себя, колола, жгла, дрелью сверлила себе кости, всячески увечила себя практически каждую неделю, ввязывалась во всевозможные драки, спала с таким количеством мужчин, что лучше Савве и не знать. И всё это для того, чтобы хоть на шаг приблизиться к смерти, приблизиться к краю, заглянуть туда и поверить, что можно убежать от этого ада на Земле.

За год до наших отношений со мной произошёл случай, когда мне удалось максимально навредить себе. Я боялась, что это повторится. В то лето нож вошёл по рукоятку в мою ногу. Хирург в больнице спросил: «Наверное, жесть была от боли, такой-то нерв перерубить?» Я в деталях помню, как всё происходило. Я сходила в душ, вышла голая на кухню, наточила нож, села на пол, прицелилась и вонзила в себя лезвие. Я тогда успокоилась, мне было больно, ужасно больно, но я впервые за 5 часов перестала плакать, потому что моральную боль, наконец-то, удалось перекрыть. На момент, когда я потеряла уже почти литр крови, я встала на обе ноги и пошла в ванну. Знаете, что случается, когда наступаешь на ногу, из мышцы которой совсем недавно торчал нож? Из раны начинает хлестать фонтаном. Кровь нетолстой струёй добивала до стены, разлетаясь по ней сотнями капель, оставляя следы, не все из которых потом удалось отмыть. Уверенно наступая на ногу, дойдя до ванны и потеряв уже, наверное, половину своей крови, я вдруг начала опять всё чувствовать. Моральная боль вернулась. И никакой пронзающий, ужасающий холод в конечностях, никакое непонимающее сердце и сводящий желудок уже не могли справиться со всем наплывом чувств, ассоциаций, образов, галлюцинаций, воспоминаний, которые вереницей тянулись с 4 лет.