Ксения Иваненко - Психические расстройства и головы, которые в них обитают

– Ты когда-нибудь играла на скрипке?

– Я очень люблю скрипку. Недавно была дома у одноклассницы, она…

– Я о другой игре, – перебила меня Аня.

– О какой? – не поняла я.

– Ты принесла нож?

Я достала из внутреннего кармана нож и без задней мысли протянула его Ане. Она молча приняла его, крепко взяла меня за левую руку и закатала рукав моей куртки.

– А теперь мы поиграем на скрипке.

Сказав это, Аня полоснула мне ножом по запястью. На секунду я увидела, как разошлась кожа и тут же заструилась кровь. Я не отдёрнула руки, а Аня перехватила рукоятку на манер смычка и провела лезвием чуть повыше, в обратную сторону. Новый порез был неглубоким, кровь бусинками выступила на светлой коже. Третий надрез пришёлся ниже первого и был почти таким же глубоким. Четвёртый нарисовался рядом параллелью. На пятом почти не было крови. После шестого остался лишь красный след.

Наши частые драки научили меня мириться с болью, но от порезов ощущения были другого характера. Руку жгло и одновременно охлаждало, будто под маленькие лохмотья кожи, прямо в оголённое мясо задувал ветерок.

– Игра на скрипке помогает, – Аня остановилась и подняла на меня взгляд, – душевная боль руководит тобой, а этой руководишь ты.

Кровь струилась по руке и капала на землю, орошая песок рубиновыми мокрыми следами. Пара капель попала на мои кеды.

– А теперь поиграй сама, – Аня вернула мне нож.

Я неуверенно взяла его, рукоятка была тёплой и уже успела запачкаться – на моих пальцах появились красные отпечатки. Закатав рукав повыше, я плотно приставила лезвие к коже, надавила, образовав ложбинку, и резко полоснула. Открылась стёганая кожа, рана неспешно заполнилась кровью и новой струйкой потекла по руке, стремясь затечь в рукав.

Казалось, всё, кроме этого алого цвета, перестало существовать. Тревожные мысли исчезли, а всё моё внимание было приковано к кровавому штрих-коду на моей руке.

Я провела ножом снизу вверх, будто переходя на новую струну, и почувствовала, что всё, что было в моей жизни до этого момента, не имело никакого смысла. Вот сейчас я живая, вот сейчас я управляю своей жизнью.

Руку начало неприятно саднить, а кровь потихоньку сворачивалась, падая на землю уже совсем редкими капельками. Боль была несильной, но интенсивной. Она перетягивала на себя внимание и позволяла забыть о душевной травме.

– Когда тебе в следующий раз будет так больно, просто набери горячую ванну и поиграй на скрипке, – посоветовала Аня.

После того дня я до 22 лет, пока не набила татуировку, носила одежду только с длинным рукавом.

Я начала резать себя каждую неделю, тайком прихватывая в ванну нож. Моя левая рука выглядела так, будто на неё напала стая тигров. Когда на внутренней стороне руки не осталось живого места, я придумала резать ноги. Раны получались глубже, крови было намного больше, а скрывать порезы было легче.

Однажды на уроке МХК меня выгнали из кабинета за то, что я громко переговаривалась с соседом по парте. Не разрешив слоняться по коридору, учительница поставила меня в дверях и велела записывать за ней стоя. Накануне ночью я резала себе икры и не стала их перебинтовывать. После долгого стояния я почувствовала, как ткань брюк начала неприятно липнуть к коже, а носки стали влажными.

Я улизнула в туалет, сняла обувь и закинула ногу в раковину. Осторожно закатав брюки, я увидела, как раны открылись. Все ноги были в крови. Я включила воду и начала быстро протирать кожу, пытаясь успеть до начала перемены. Неожиданно в туалет зашла моя одноклассница Настя. Увидев меня в странной позе, она собиралась было пошутить, но заметила кровь, и слова застряли у неё в горле. По количеству порезов и их расположению становилось сразу ясно, что они были нанесены самолично. Настя всё поняла, и я до сих пор благодарна ей, что она никому в школе не рассказала о моих «играх». После этого случая я внимательнее следила за ранами, а ноги перед школой старалась не резать.

Вплоть до 11-го класса я тщательно скрывала свои увлечения от родителей, запираясь в ванной только после того, как они ложились спать. Я понимала, что постоянные самоистязания всё больше отдаляют меня от родителей: я всё чаще их избегала, стала замкнутой, мы все нервничали и ещё больше ссорились. Моральная боль перестала скрываться за физической, я чувствовала себя одинокой и ощущала потребность рассказать обо всём маме.

Я плохо помню детали тех дней. Кажется, мой мозг просто пытается вытеснить эти воспоминания. Они до сих пор причиняют мне такую боль, что я готова поверить в то, что я всё это выдумала. Но память подсказывает обратное.