Александр Саверский - Особенности национального лечения - в историях пациентов и ответах юриста

У меня есть субъективное отношение к этому, которое я, замечу, не выставляю напоказ, поскольку не знаю и не очень хочу знать, как поведу себя в ситуации, когда мне понадобилась бы пересадка. И даже не буду вам говорить, каково мое мнение об этом теперь.

Формально я никогда не выступал против трансплантации. Я критиковал институцию трансплантации потому, что она предполагает презумпцию людей за изъятие органов. Я не могу смириться с тем, что человека не спрашивают о том, как бы он хотел умереть, быть похороненным, – просто режут на запчасти, когда надо – не ему, не этому человеку, а кому-то другому.

У нас был случай, когда мама пришла к нам и рассказывает, как ее дочь после ДТП попала в больницу и там умерла, причем, пока она умирала, мать почти сутки провела у дверей реанимации. Ей потом несколько раз снились сны, в которых дочь приходила и говорила ей: «Мам, ты похоронила меня пустой!» Женщина не могла понять, в чем дело, пока спустя полтора года (!) совершенно случайно следователь по делу о ДТП не сказал ей, не поднимая глаз от стола: «А вы знаете, что у вашей дочери изъяли почки с мочеточниками?»

И теперь мама ходит и думает (она мне это говорила): «А откуда я знаю, какую проблему решали врачи: спасали мою дочь до конца или изымали ее органы?»

Пресловутый Орехов (помните маски-шоу Генеральной прокуратуры РФ в 20-й больнице?) жил еще 40 минут после того, как его смерть была констатирована для целей трансплантации.

В этой ситуации я считаю, что должно быть прижизненное волеизъявление граждан на изъятие органов (презумпция не изъятия, а презумпция испрошенного согласия), как в США. Оно должно фиксироваться в полисах ОМС и/или в правах. И будет банк доноров. Только тогда можно изымать, а не втихую, как сейчас…

Да. Антон, я вам искренне сочувствую! Эвтаназия в России запрещена. Но я с этим не согласен. Здесь как раз общество не доверяет самому себе и прячет голову в песок особенно глубоко. Главным аргументом моих оппонентов служит то, что за разрешением последует всплеск убийств под предлогом эвтаназии, но так могут говорить люди, которые даже полминуты не думали, как решить проблему. Они думали о том, как ее не решать, – так всегда делают плохие юристы: занимаются не поиском решения проблемы, а поиском оправдания своему бездействию.

Между тем я предложил механизм, который решает сразу несколько задач: и помощь человеку, и контроль над ситуацией. Ведь всякое, казалось бы, зло можно при правильном отношении обернуть во благо человеку.

Механизм состоит в том, что эвтаназию можно разрешить при соблюдении следующих условий:

1) устойчивое желание о прекращении страданий самого пациента в явно выраженной форме, не оставляющее сомнений в нем;

2) констатация наличия и некупируемости болевого синдрома комиссией врачей (невролог, психиатр, терапевт) с привлечением ближайших родственников;

3) заключение Минздравеоцразвития об исчерпанности мер по снятию болевого синдрома в отношении данного пациента и некупируемости болевого синдрома;

4) согласие на эвтаназию главы субъекта РФ.

Такая схема предопределяет достаточную защиту от преступлений и в то же время непосредственное участие органов здравоохранения в судьбе конкретного человека, а губернатор своей подписью берет на себя ответственность за то, что действительно для этого человека уже ничего сделать нельзя.

Но это лучше, чем бегать от людей, которые не имеют иных перспектив, кроме мучений.

И, конечно, эвтаназию не должны осуществлять врачи, задача которых спасать людей, а не лишать их жизни, какой бы она ни была. Это может быть как сам пациент (ему дается кнопка, которую он сам волен нажать или нет) или специально обученные люди.

Иван, спасибо, что спросили! «Дурацкие рассказы» действительно писал я, но это совсем малая часть творчества моего и моей семьи, с которым более полно можно познакомиться на нашей странице http://saversky.ru.