Александр Горбунов: Пушкин и Пеле. Истории из спортивного закулисья

Доктор, как, впрочем, и все вызванные на пропесочивание (среди них был будущий известный тренер Борис Игнатьев), опешил: «Да вы что? Меня бы в Москве сразу арестовали и посадили бы на пятнадцать суток».

«В Москве бы, – сказал первый секретарь, – арестовали. Зато в Горьком памятник бы тебе при жизни поставили».

Вячеслав Колосков на бойкотировавшейся Советским Союзом и его сателлитами Олимпиаде-84 в Лос-Анджелесе побывал. Должность у него в ФИФА была – ответственный за проведение олимпийского футбольного турнира, председатель его оргкомитета.

Перед возвращением домой Колосков, как водится, накупил сувениров в олимпийской деревне – родным, друзьям и знакомым. А себе – несколько книг, в том числе два тома Мандельштама и два тома Бабеля.

На таможне в Шереметьево Колоскова принялись шмонать. Никогда прежде подобного не было. На этот раз за начальника Управления футбола всесоюзного Спорткомитета взялись основательно. «Так… Мандельштам… Издательство „Посев“… Только не говорите, – предупредил таможенник, – будто не знаете, почему я обращаю на это ваше внимание. Вы наверняка в курсе, что такая литература запрещена к провозу на территорию СССР. Ваши действия, таким образом, квалифицируются как попытка контрабанды. Составляем протокол».

Уже на следующий день были оповещены партком Спорткомитета, Фрунзенский райком КПСС, на территории которого находилась спортивная организация. Колосков, дабы прояснить ситуацию – хотя бы для себя, – поехал в Г лавлит к цензорам, встретился с людьми из КГБ. Показал книгу Мандельштама, изданную в СССР. Цензоры сказали: «Автор тот же, да книги разные. „Посев“ – издательство, печатающее запрещенные у нас произведения. В одном из томов, которые вы привезли, есть стихи, порочащие Сталина» (1984 год!!!). В КГБ в литературные детали вдаваться не стали: «Пусть вашу судьбу решает партком Спорткомитета».

Партком в Госкомспорте возглавлял Виктор Ильич Галаев, бывший комсомольский работник. Он уже через день после приезда Колоскова собрал заседание комитета, дал слово Колоскову для объяснений, как сказал секретарь, «попытки проведения идеологической диверсии». Колосков стал рассказывать собравшимся о русском Серебряном веке, об акмеистах, ярким представителем которых был Мандельштам, даже прочел по памяти:

Галаев прервал Колоскова: «Какие упаднические стихи! И потом, вы цитируете диссидента, он Родину продал за сладкую жизнь, за границу бежал».

«Как продал, куда бежал? – изумился Колосков. – У Мандельштама „сладкая жизнь“ закончилась в ГУЛАГе, он умер в лагере».

На одном из первых потоков Высшей школы тренеров учились – и дружили – Геннадий Костылев, Павел Садырин и Эдуард Малафеев. Жили в общежитии в Измайлово, с удовольствием ходили на занятия, в свободное время играли в хоккейных коробках в футбол, друг другу помогали.

Как-то раз вдруг выяснилось, что все трое остались без денег. До стипендии еще несколько дней, а нормально поужинать уже не на что. И вдруг Геннадий Иванович Костылев достает билет «Спортлото» – он поигрывал – и говорит: билет выигравший. Ему, разумеется, не верят. Костылев заказывает такси, тройка садится в машину, отправляется к ближайшей сберегательной кассе, Малафеев и Садырин идут вместе с другом, Костылев сдает билет в окошечко и взамен получает 300 рублей – внушительную по тем временам (конец 70-х годов) сумму.

Конечно же, благо вечер наступил, отправились в центр, поужинали, немного выпили – пятнадцати рублей, между прочим, на вполне приличный ужин с выпивкой в ресторане «София» хватило. Решили прогуляться по улице Горького, нынешняя Тверская. Накрапывал дождичек. Садырин, дурачась, нес над Эдуардом Васильевичем, как над своим боссом, зонтик. Малафеев, вспоминал Костылев, шел впереди. У него довольно низко расположен центр тяжести, пятая точка потому слегка отклячена, и модный, плотно сидевший на Малафееве пиджак фалдил (Костылев, надо сказать, придумал замечательный глагол, объясняющий поведение пиджачных фалд на немного откляченной попе).

Садырин и Костылев, о чем-то споря и что-то друг другу доказывая, остановились напротив гостиницы «Минск» и вдруг увидели картину, заставившую их согнуться пополам от смеха. Какой-то мужичок схватил Малофеева, остановку друзей не зафиксировавшего и продолжавшего двигаться вперед, за зад. Эдуард Васильевич, справедливо полагая, что дурачится кто-то из друзей, оборачивается и вдруг видит представителя нетрадиционной ориентации. Малафеев, не раздумывая, хватает его левой рукой за грудки, а правой бьет точно в лоб. Мужичок падает, потом встает, утирается и – чуть не плача, показывая на Садырина и Костылева: «А чего ты? Им можно, а мне нельзя?» Садырин потом долго еще донимал Малафеева: «Смотри, Эдик, будешь плохо себя вести, опять отведу на Горького».