Александр Борщаговский - Тревожные облака

Можно спорить о причинах столь несходных, разительных даже по финалу, двух этих ситуаций. Есть захватывающая, гипнотическая сила не только в спокойствии констебля Джорджа Спори, но в добром, завораживающем движении белой лошади по кругу, в этом образе гармонии и врожденного благородства, в этом, если угодно, искусстве, вторгшемся вдруг во взбудораженную, разгоряченную толпу. Возможен и другой аргумент, на нем сойдутся, вероятно, девять из десяти, человек; мол, можно ли сравнивать хладнокровного англичанина с темпераментным, импульсивным латиноамериканцем – разница характеров – вот и вся разгадка.

Соблазнительный, но столь же ложный ответ!

Вспомним, что хладнокровные жители Британских островов в последние два десятилетия оказались самыми анархиствующими болельщиками. Именно их, больше чем кого-либо, опасались и на стадионах Испании в дни мирового чемпионата. Их, британских болельщиков, даже наказывали запретом на посещение иного международного матча, их кумиров вынуждали играть при пустых, если не считать цепочки полицейских, трибунах. Именно они особенно рьяно, зло, изобретательно хулиганствовали на некоторых европейских стадионах; как же тогда со знаменитым, легендарным «Финалом Белой Лошади»? Не миф ли это?

Нет, не миф, но неузнаваемо изменились болельщик и время. Возросли не только достаток болельщика, технические возможности быстрых массовых перемещений, алчность «сферы обслуживания», хозяев гостиниц и ресторанов, готовых принять кого угодно, в любое время и в любых количествах, только бы это приносило барыши, – несравненно возрос и слепой фанатизм болельщиков, культовые, крайние формы исповедания футбольной веры. В 1923 году у команд не было десятков тысяч болельщиков, накалывающих на собственное тело эмблему команды, оклеивающих стены квартиры флажками с той же эмблемой, красящих волосы в цвет своей команды. Здесь мы сталкиваемся с извращением того здорового интереса, возвышающего, а не роняющего человека, того благородного чувства привязанности и верности, которые сами по себе не должны были бы порождать ни грубости, ни тупых пристрастий, ни тем более вандализма на футбольных стадионах.

Исторический матч 22 июня 1942 года в оккупированном Киеве был образцом того, как высокий накал страстей, и патриотический порыв зрителей, и ошеломляющее осознание свершающейся несправедливости сообщили самому событию величие и благородство трагедии. Зрители пережили эту трагедию, пройдя через присущее трагизму очищение, гитлеровцы не преминули исказить ее, приведя к привычному злодейству. И выстрелы их – раздались ли они в ночь после матча или позднее – в величии самого матча ничего изменить не могли.

Едины ли читатели «Тревожных облаков» или зрители «Третьего тайма» в своем отношении к этому матчу? Не случались ли и среди них отрицатели и скептики?

Случались и будут случаться.

Полемика с ними важна, но прежде еще одно отступление, на этот раз в недавнюю пору.

В начале семидесятых годов мне позвонили из АПН и передали просьбу корреспондента агентства по Латинской Америке: прислать для Пеле материалы о киевском матче.

Нужно ли говорить о том, с какой живостью я откликнулся на просьбу футбольного волшебника! Кто из нас, приверженных футболу, не поспешил бы исполнить просьбу лучшего тогда футболиста мира!

Я отправил Пеле повесть в испанском переводе (как и на других европейских языках, кроме немецкого и датского, она называлась «Матч смерти»; любопытно, что датский переводчик, писатель и историк Эрик Хорскёр избрал для повести другое название – «Решение», выделив таким образом не сюжет – «Матч смерти», не образ – «Тревожные облака», а идейное, смысловое решение футболистов играть на выигрыш, чего бы это им ни стоило), но кроме повести послал ему машинописное послание с изложением известных мне сведений о киевском матче как таковом.

Увы, ответа от Пеле не пришло: ни короткой строки благодарности, ни уточняющих вопросов. Я терялся в догадках, не допуская и мысли, что Пеле, для меня не только виртуоз футбола, но и воплощение изящества и, как кажется мне, доброты и справедливости, что этот человек может не ответить на книгу и письмо, посланные по его же просьбе. Книга не дошла, утешал я себя, дорога до Бразилии не близкая, чего на ней не случится. Но послание мое дошло.

Спустя время я убедился в этом, услышав осенью 1980 года по радио интервью продюсера Фредди Филдса и постановщика нового американского кинобоевика режиссера Джона Хастона. Потом были и другие, печатные, интервью Хастона, его признания и его надежды на коммерческий успех фильма «Бегство в победу», затем и сам фильм побывал в Москве в дни кинофестиваля – но вне конкурса, – я находился в те дни на Дальнем Востоке и не смог увидеть этой новой трансформации нашего отечественного сюжета и перескажу фильм абзацем из «Литературной газеты» от 7 января 1981 года.