Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 07

и потихоньку плакал. А у Зины сердце разрывалась от жалости. Но что было делать?

И однажды, после того как она застала Антона в слезах в тёмном углу спальни, Зина решила поговорить с отцом. К тому времени, как на заводе загудеть гудку, Зина подошла к плотно закрытым воротам заводского двора.

Отец, увидев её, испугался.

- Что случилось?

- Да ничего, ничего! - Зина улыбнулась, чтобы отогнать тревогу. - Просто надумала с тобой поговорить.

- Давай поговорим, - согласился отец, внимательно поглядев на неё. - Давай, дочка, мужественный человек!

- А вот и не мужественный, - сказала Зина, - видишь, пришла… Сама не справилась.

- Плохо с уроками?

- Нет! - Зина покачала головой. - Не с уроками…

- Дома?

- Да, дома.

Над улицей висели серые зимние сумерки. Ни одного цветного отсвета кругом - серое небо над тусклобелыми крышами, тёмные квадраты окон, серые заборы, чёрные стволы деревьев. У этого февральского вечера не было никаких красок, кроме белой и чёрной… Но в этом была какая-то своя, особая прелесть.

Зина скупо рассказывала о своих столкновениях с бабушкой. А когда всё рассказала, то увидела, что отец сразу помрачнел и постарел. Зина испугалась.

- А, может, не надо бабушке говорить, а? Я уж как-нибудь с Антоном договорюсь, а? Да ещё, может, мне всё так кажется…

- Плохо! - отец вздохнул и больше не разговаривал до самого дома.

Отец не послушал Зину и не промолчал. За ужином он насмешливо посмотрел на Антона:

- Ну, что же ты не крестишься? Антон растерялся. Взглянул на Зину, на бабушку, как пойманный зайчонок.

- Ты ведь, я слышал, богомолыциком у нас стал!

Антон, красный и смущённый, молча пододвинул стул. У бабушки в чёрных глазах забегали огоньки.

- А нешто плохо, если человек, как полагается, перед обедом лоб перекрестит? - сказала она.

- Очень плохо! - твёрдо ответил отец. - Я коммунист, Зина - пионерка. И он будущий пионер. Ты уж, мама, молись. Мы тебе не мешаем. Повесила свою троеручицу - ну и пожалуйста. Но детей не сбивай. И к обману не приучай.

Бабушка в сердцах бросила на стол нож, которым резала хлеб.

- К обману?! Это к какому же обману? Это с каких же пор у тебя мать в обманщицах ходит? Да если я не ко двору, то я ведь и уехать могу! Слава богу, дорогу в свой собственный дом мне ещё вьюгой не перемело! А то очень-то надо! Ходи тут за ними, обшивай да обмывай, а потом тебе тут всякие грубые слова будут говорить! Вот ещё, да нешто я не могу собраться да уехать?!

Отец долго и трудно объяснял бабушке, что её обижать не собирается, что он просит её жить, как она хочет, но только пусть не заставляет детей молиться богу, в которого они не верят, что это - лицемерие и обман, а обмана он не переносит… А бабушка в ответ только одно и повторяла, что ей недолго собраться да уехать. А если трудно одному с детьми, то кто же ему мешает жениться! Взял да женился бы, вот и хозяйка в доме была бы. А уж она, бабушка-то, довольно поработала на своём веку, ей и в деревне на печке неплохо…

Зина убежала в кухню и стояла там, пока не затихли голоса. Вышла в кухню тётя Груша, вздохнула и прогудела своим простуженным голосом:

- Вот нравная старуха! Ишь ты, как схватилась! А на вид прямо святая!

Неслышно объявилась в кухне и Анна Кузьминична.

- Ого! Слышали? А всё, небось, из-за ребят. Ох, ох, уж где ребята, там и брань, известно!

Наконец в комнате стало тихо, и Зина ушла из кухни. Антон, заплаканный, сидел в углу дивана. Изюмка, прижавшись к коленям отца, исподлобья сердитыми глазами смотрела на бабушку. У отца над бровями лежали две тёмные морщины, а бабушка резкими движениями собирала со стола посуду и ни на кого не глядела.

Зина тихо прошла к своему столику.

«Больше никогда, никогда ничего не скажу отцу! - думала она. - Бедный! Вон какой он сразу стал измученный! Ой, мамочка, почему тебя нет на свете?!»

Она незаметно прошла в спальню. И там, подойдя к портрету матери, висевшему на стене, она посмотрела в её улыбчивое с ямочками лицо, в её светлые глаза, которые словно спрашивали: как живёте, мои детки? Хорошо ли вам? Поглядела и немножко успокоилась. И ещё крепче решила:

«Никогда больше ничего не скажу отцу. Сами справимся! Да теперь и бабушка угомонится, не будет больше толковать про богов. Наверно, не будет, раз папа ей сказал».

Но на другой день, когда она пришла от Фатьмы, к которой ходила заниматься, Изюмка весело рассказала ей: