Михаил Армалинский: Детский эротический фольклор

Дождь идёт, мальчишку мочит,
а мальчишка пипку дрочит.

Крошка сын к отцу пришёл,
и сказала кроха:
«Пися в писю хорошо,
пися в попу плохо».

Девушка в красном,
дай нам несчастным,
много не просим,
палок по восемь.

В детском саде номер восемь
раздаются голоса:
Блядь, пизда, отдай игрушку,
а то выколю глаза!
— Петь, не надо!
— Надо, Маш!
— Петь, не надо!
— Надо, Маш!
— Вот и всё, а ты боялась,
только юбочка помялась
и животик потолстел.

Я ебал тебя в лесу —
хочешь, справку принесу?
Я ебал тебя на пне —
вот и справочка при мне.

На горе стоит козёл —
золотые рожки.
Парень девушку ебёт
за кило картошки.

Что-то стало холодать,
что-то девок не видать,
будем делать, как вчера,
я не дамся никогда.

Эх, ёб твою мать,
родила ребёнка,
три ноги, четыре хуя,
пятая пиздёнка.

Папа мой как вертолёт: пузо — вот

а писька — вот

Моя мать, как вертолёт: всем даёт,
а папе — вот

Дело в шляпе,
шляпа на папе,
папа на маме,
мама на диване,
диван в магазине,
магазин в Берлине,
Берлин в Европе,
Европа в жопе,
жопа в теле,
тело в деле,
дело в шляпе…

Обезъяна Чи-чи-чи
продавала кирпичи,
за верёвку дёрнула
и случайно пёрднула.

(а рабочие пришли,
напердели и ушли.)

Шёл хуй по хуёвой дорожке,
видит хуй, на хуёвой ножке.
Думает хуй — на хуя мне хуй
я и сам хуй.
Взял хуй хуя за хуй и выкинул на хуй.

Шёл я лесом-камышом,
вижу бабу голышом.
Баба, Хау-ду-ю-ду!
Покажи свою пизду!

22-ого июня,
ровно в четыре часа
немцы бомбили,
нам объявили,
что началася война.
Папка родимый на фронте,
мамка ебётся в тылу,
папка родимый приедет,
всё я ему расскажу.
Папка родимый приехал,
всё я ему рассказал.
«Врёшь ты, негодный мальчишка!», —
он мне со злостью сказал.
«Честное слово, папаня,
честное слово, не вру,
в старом сарае
есть ещё дырка,
где я за ними слежу.
Дяденька в белых кальсонах
мамку насилил в углу,
лапал за сиськи,
трогал пиписьки,
честное слово, не вру!»

Зайчишка где-то спиздил грош,
навстречу ему еж:
— Врёшь, падла, не уйдёшь,
меня опохмелить давно ты собирался,
и всякий раз ты, сука, обрывался.
Теперь уж — хуй, не объебёшь!
Зашли в шалман и столик заказали.
В шалмане джаз,
медведь пердит на весь шалман,
лиса хуячит на гитаре,
а кошка пиздит в барабан.
Зайчишка наш как сел,
так сразу охуел
и ну давай на всех ругаться,
и льва нечаянно задел.
— Постой, — сказал кирнувший еж, —
ни за хуй пропадёшь,
наставит лев тебе рогов,
ведь он недано вышел из грехов.
— Да я, да мы, да мне ль его бояться?!
Ебал его я в рот, пошёл он на хуй — верно, братцы?!
На ту беду в шалман и лев зашёл.
Услышав бред кирнувшего зайчишки,
он хвать зайчишку за хуишко:
— Так это ты, косая блядь,
задумал в рот меня ебать!?
— Да я, да мы, позвольте объясниться,
ругая вас, я вас хвалил
и ваших львят, и вашу львицу.
Услышав столь нахальное враньё,
лев хвать косого за сраньё
и, надавав ему пиздей,
он выбросил косого без мудей.
Мораль сей басни такова:
коль ты ебёшь, еби же с толком
и не хуй языком болтать,
коль не пришлось тебе ебать.

(…Лев целый день костями срал,
на хуй накладывал примочки…
Мораль сей басни такова,
что зайцы вместе пиздят льва,
а лев их — в одиночку.
что кодла зайцев хуй кладёт на льва.)

Я сижу под липою
и играю пипою,
пипа выпала моя
и убила муравья.

Пизда пизду пизданула,
пизда ноги протянула.
Пизда пишет протокол:
посадить пизду на кол.

Октябрёнок, мальчик Петя
захлебнулся при менете,
и посмертно, говорят,
исключён из октябрят.