Г. Семга - Блатные и уличные песни

Уехал в город я Одессу,
Нашел моих товарищей кружок.
Продал я казенную шинельку,
Купил себе вольный сюртучок.

Едва ль я вечера дождался,
Ушел к своим товарищам на скок.
И сильно я с ними поругался,
И выбил я раму из окна.

Это было давно, год примерно назад,
Вез я девушку в тройке почтовой:
Круглолица была, словно тополь, стройна
И покрыта платочком пуховым.

Попросила она, чтоб я песню ей спел.
Я запел, и она зарыдала.
Кони мчались стрелой, словно ветер шальной,
Словно сила нечистая гнала.

Вдруг казачий разъезд переехал нам путь,
Наши кони, как вкопанные, встали.
Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,
И она, как цветочек, завяла.

Перед смертью она рассказала мне все,
Как из лагеря ночью сбежала.
«Коль не смерть бы моя — я бы стала твоя,
И навеки твоею осталась…»

Видишь, парень, вдали холм высокий стоит,
Холм высокий, поросший травою?
А под этим холмом крошка-девушка спит,
Унеся мое сердце с собою…

Вот сижу я на нарах, вспоминаю про детство,
Вспоминаю про детство и отца своего…
Ах, зачем меня мама отдала в воспиталку?..
Понадеялась мама: воспитают меня…

А меня воспитали, как цыганскую шайку,
Научили свободу больше жизни любить.
Летом в жаркую пору угоняли нас в горы.
В непосильной работе рвал я жилы свои.

Летом в жаркую пору угоняли нас в горы.
В непосильной работе тратил силы свои.

Но однажды на воле разрешили напиться,
Разрешили напиться холодной воды.
Чья-то мама чужая нам воды подавала,
Головой вслед кивала, утирая слезу.

А наутро нас снова на работу погонят,
Снова кирка с лопатой приласкают меня…
Мама, милая мама! Ты сама виновата,
Что ласкает лопата вместо мамы меня.

Мама, милая мама! Ты сама виновата,
Что ласкает лопата вместо мамы меня.

Мне тяжело о прошлом вспоминать,
Сидя в тюрьме весеннею порою.
Там за стеной свобода дорогая,
Сияет ярко солнце надо мной.

Стремится сердце к Родине далекой,
Которой я не видел много лет,
Но не видать мне милой синеокой,
Не для меня пришел весны рассвет.

Я верный сын преступности, разврата.
Не мучай сердце, красная весна!
Остался путь в Орловский изолятор,
Где изнывает в камерах шпана.

Любимая найдет себе другого.
Чему уж быть — того не миновать.
Никто, никто не вспомнит про блатного,
Прольет лишь только горьки слезы мать.

Поплачет мать и, свыкнувшись с тоскою,
Она поймет: напрасно сына ждать.
Он был рожден, чтоб рано за стеною
Чекистам жизнь безвинную отдать.

Мне тяжело о прошлом вспоминать,
Сидя в тюрьме весеннею порою.
Там за стеной свобода дорогая,
Сияет ярко солнце надо мной.

Жили-были два громила.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Один — я, другой — Гаврила.

Дзынь-дзынь-дзынь.
Если нравимся мы вам.
Драла-фу, драла-я.
Приходите в гости к нам.

Дзынь-дзара!
Мы вам фокусы устроим.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Без ключа замок откроем.

Дзынь-дзынь-дзынь.
Хавиру начисто возьмем.
Драла-фу, драла-я.
А потом на ней кирнем.

Дзынь-дзара!
Не успели мы кирнуть.
Дзынь-дзынь-дзынь.
А легавый тут как тут.

Дзынь-дзынь-дзынь.
Забирают в ГПУ.
Драла-фу, драла-я.
А потом везут в тюрьму.

Дзынь-дзара.
Девять месяцев проходят.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Следствие к концу подходит.

Дзынь-дзынь-дзынь.
Собираются судить.
Драла-фу, драла-я.
Лет на десять посадить.

Дзынь-дзара.
Вот мы входим в светлый зал.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Судьи все давно уж там.

Дзынь-дзынь-дзынь.
А налево прокурор.

Драла-фу, драла-я.
Он на морду чистый вор.

Дзынь-дзара.
Сидит справа заседатель.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Мой старейший он приятель.

Дзынь-дзынь-дзынь.
А налево — заседатель.
Драла-фу, драла-я.
Он карманов выгребатель.