Исаак Гольдберг: Блатные рассказы

Прибыл я, скажем, в Удинскую тюрьму. Тюрьма — бросовая, деревянная, старая, никакого порядку и при том обчество липовое. Из настоящих-то, кроме меня, если по совести сказать, только Орлов — обратник, да Непомнящий Гараська. С этим я еще по Александровскому центералу знакомство вел.

Прибыл я в самое неподходящее время: жарынь стояла страшенная, земля, прямо сказать, от засухи трескалась; пылища кругом, духота — ну самый настоящий июль месяц. В этакое-то время, по совести, на воле быть, а меня вот прижало, и попал я на тюремную пайку. Конечно много было тут и от моей оплошности и, следовательно, пенять мне на чужого дядю не приходится... Ну, значит, водворился я в камору, спихнул барахлишко мелкоты с нар... устроился. И одолела меня скука ужаснейшая. Ведь то надо принять во внимание, что знавал я на своем веку и Александровский центерал и Иркутский замок, доходил до Нерчинска; было мне, значит, где с настоящими людьми познакомиться. А тут — городишка ерундовый, а тюрьма и того плоше. И, главное, обчества никакого.

Так... Посидел я с недельку — чувствую, что ежели так пойдет дальше, или я затоскую до смирительной рубахи, или же дойду каким иным манером до ручки. А Орлов и скажи мне в это время:

— Ты, говорит, Василей, не входи в размышленье... Не расстраивай себе, грит, здоровья: тут в четвертой каморе половицы гнилые и все такое прочее. Менты же, жолторотые, к настоящему, стоющему арестанту не привычные... Однем словом, не гляди, грит, с тоскою в одну точку...

Послушал я товарища, два вопроса дельных ему загнул и легше стало у меня на душе... Так.

Ну, освидетельствовал я четвертую камору, обревизовал ее основательно. В самом деле, полы трухлявые и очень не вредно к палям надлежащая сторона подходит. Обнадежил я Орлова, пристегнули мы Гараську, и закрутили мы втроем, заварили крутую кашу. Однем словом, не прошло трех дён, и очутились мы все в четвертой каморе. Ладно... Оглядели мы жителей, пощупали некоторых. Народ хлябкий, однако, под ноготь взять крепко можно. Взяли. Стала у нас камора по струнке ходить. Дисциплина, можно сказать, замечательная. Завели мы порядок и начали под половицами подскребывать. Работу приспособили к ночному времени. Уложим всю шпану спать, прикажем, чтоб, значит, никакого хождения по каморе и беспокойства, да поочередно поскребываем. Приспособились мы к этому делу ловко: землю, которая лишняя, сначала под половицы распихали, а как утромбовали кругом вплотную, стали понемногу в парашу ссыпать, а потом нашили мешёчков узеньких из гашников, да под рубахами днем на прогулке по двору неприметно рассеивать. Вообче, занятие это для нас было известное, и всякую в нем уловку мы все трое хорошо знали.

Ну, работаем мы этак с неделю, выгрызаем себе подземный ход, устаем в работе этой, но ходим веселые. И нет во мне тоски и размышленья.

А в это самое время приводят нам в камору нового жителя. Очкастый, бороденка в три волоска, серенькая, брючки на нем, косоворотка, вообче, политик. Укомплектовался он в уголке на нарах, разложил возле себя майдан свой — книжки там, полотенце, мешёчек беленький. Улегся, приспособился и нацелился стекляшками в книжку. Конечно, нам какое дело до его занятия, но в общем обидно: камора уголовная, народ по разным статьям — кто на поселенье, кто срочный — и, между прочим, политический! Взяло меня размышленье, прижал я Орлова:

— Ты, говорю, староста каморный, очисти при всей твоей деликатности камору от очкастого.

Пошел Орлов к политику:

— Я, говорит, староста!

— Очень приятно! — это очкастый-то.

— Ну, приятности, — говорит Орлов, — тут вам, господин политический, мало выйдет. Сами видите — нецивилизованная камора. Объявляйте начальству, чтоб дали вам подходящий приют...

Послушал политик, книжечку в сторону отложил и засмеялся.

— Сурьезный, видать, грит, вы человек, господин староста... Однако, с начальством об этом деле разговоры разговаривать я не намерен.

— Отчего?

— А оттого, грит, что не желаю я в одиночку уходить. Будет, грит, насиделся. И вам, грит, ни в чем помехой я не могу быть. Будьте вы спокойны и благонадежны!

Обсказал — и взялся за книжку, словно решено дело и отрезано.

Ладно... Посовещались мы промеж себя. А, ты вот как, ты добром уходить не хочешь? Хорошо.

Ну, конечно, в этот же день стали мы кота гонять. Дело это простое, плевое, а последствия от него бывают прямо замечательные. Погнали мы, значит, кота. Все честь-честью: сначала забился в одном углу каморы фраерок один будто вроде в падучей, задергало его, пена на морде потекла (мылом это достигается), потом глаза пучить стал, зубами заскрежетал. И, наконец, вскочил, закричал дико, перышко заготовленное схватил и побежал по каморе. Побежал прямо к очкастому. А тот, глядим, книжечку отложил, на нарах на кукорки сел, сгреб к себе чайник свой мелированный и кричит нам: