Джеки Бонати - Французский Трофей

Каждый родитель любит своих детей, и надеется, что они не будут доставлять много хлопот, и, главное, что судьба будет к ним благосклонна, но, в конечном итоге, все происходит совсем иначе.

Женевьева Воронцова происходила из старого княжеского рода. Московский костяк дворянства, крепкая семья, влиятельные родственники. Счастливое семейство, так похожее на многие другие, но кое в чем все же отличающееся. Помимо Женевьевы в семье было еще двое братьев и две сестры, и Ева была младшей, поэтому ей разрешали все, включая занятия медициной, которые считали до поры до времени милой причудой.

Ее отец тоже был большим оригиналом, любил хорошие шутки, и однажды на домашнем празднике Женя – отец предпочитал в домашнем кругу величать дочь именно так – нарядилась пареньком, стремясь перещеголять всех в своей выдумке. Мать едва пережила коротко остриженные кудри, но все признавали, что в высокой, тощей и чуточку нескладной барышне было на вид куда больше от мальчишки. Так появилась домашняя шутка про третьего сына Воронцовых – Костеньку.

Женевьеве такой расклад нравился, это позволяло ей заниматься тем, чем действительно хотелось – можно было ездить верхом в штанах, в черкесском седле, а не в дамском. Братья научили ее пить, курить, ругаться, но, разумеется, все это делал Костенька, а не Ева. И Костеньке не нужно было носить корсет, можно было читать все, что душе угодно, и даже поступить на учебу. До поры до времени все это казалось придурью, глупостью, все были уверены, что вот-вот юная княжна возьмется за ум, бросит детские игры, и выйдет замуж.

Но когда Женевьева, а точнее Константин Воронцов блестяще сумел поступить в военно-медицинскую академию, и закончить ее с отличием, родители поняли, что их милая дочь выросла и дала им поводы для гордости и беспокойства. Не без помощи братьев Константин Воронцов обрел плоть на бумаге, у него имелся диплом и все прочее, и отцу пришлось согласиться. Мать же пришлось отпаивать валерьянкой. Впрочем, несмотря на свою новую личность, княжна не пользовалась вседозволенностью, родителей почитала, сестер любила, а с братьями была дружнее, чем с сестрами.

В конечном итоге, родители смирились. В свет выходили и Женевьева, и Костя – одна сопровождала сестер, второй – братьев. И это было даже удобно – Костенька всегда был гласом рассудка, берег братьев от необдуманных поступков, и все его считали очень тихим, застенчивым и желали ему побольше напора, чтобы и девушку подходящую найти, чтобы жениться, да и вообще в жизни устроиться. Ева только посмеивалась, и кивала, отговариваясь от пожеланий доброхотов своей любовью к медицине. Ведь так оно и было – ее совсем не прельщали мысли о замужестве, она понимала, что мужчине в этом мире дозволено гораздо больше, и пыталась урвать себе хоть кусочек свободы. Пусть и в такой странной манере.

Именно таким образом она и оказалась в тот вечер в салоне Голициной. Костенька сопровождал друга и брата, удерживая их в рамках приличий, когда они дружно заявили, что им нужно развеяться, проветрить мозги, да и из сестры вытрясти книжную пыль. Несмотря на протесты матери, которая считала, что это неприлично, девице на выданье вести себя подобным образом, неожиданно отец встал на сторону Жени, сказав, что это прекрасная возможность понаблюдать за мужчинами изнутри, а там, глядишь, и мужа себе приглядит, и на самодура не нарвется. А уж братья не дадут в обиду, если что вдруг.

Как и ожидалось, все время пребывания их в Петербурге было посвящено визитам, охоте, поездкам на чай, в модные салоны и бог знает куда еще. Женевьеве это было не очень интересно, но отказать брату Мише и их другу Саше она не могла. У юной княжны, как и у всех студентов-медиков была замечательная отличительная черта, которую она тщательно скрывала от матери – она могла выпить куда больше всех остальных и остаться в здравом уме и твердой памяти. Так что именно ей приходилось заталкивать пьяных в стельку кутил в экипаж и везти утром домой.

На вечер к Голицыной они попали случайно, опять же благодаря связям и знакомым. Что Миша, что Саша были уже порядочно подшофе, но на пороге у Голицыной словно чудесным образом протрезвели и занялись тем, что очаровывали всех присутствующих там дам. Сама же Женевьева, а, точнее, на этот вечер – Костя, взяв бокал вина, чтобы занять руки, устроилась в уголке, не желая привлекать к себе внимание. Придворные сплетни ее не касались, в политике она откровенно не разбиралась, а обсудить с кем-либо новый анатомический атлас Карсуэлла не представлялось возможным.