Олеся Бондарук - Я, андрогин

Я решил, что неделя – это не так уж долго, как-нибудь переживу. Так вот, я заявляю во всеуслышание: неделя – это чертовски долго! Время тянется, и чем больше дней ты не ел, тем длиннее становится минута. Я помню, когда Ратха в первый раз решила соблюдать со мной пост во время Рамадана. Она сказала мне, это же всего лишь на месяц, это недолго.

– Это долго, ты просто не понимаешь, насколько это долго, – заявил я ей. – Ты же даже не мусульманка, ты уже и не индуистка, ты настоящая атеистка, зачем тебе поститься?

– Я хочу все делить с тобой, и я хочу тебя поддержать. Я знаю, что это сложно, и тебе будет легче, если ты будешь знать, что я с тобой, – так она ответила мне.

Она упрямица, моя Ратха, и я понимал, что тут с ней спорить бесполезно. И, честно говоря, в душе я был этому рад. Не то что бы я надеялся, что однажды она разделит со мной мою веру (хотя это было бы для меня лучшим подарком судьбы, после встречи с самой Ратхой, разумеется), но мне просто было приятно, что она хочет выдержать это вместе со мной.

Но я отвлекся, Ратха, чертовка, ты всегда отвлекаешь меня! Что за силу дал тебе всевышний, что я не могу пройти мимо тебя, не могу отделить мысли о тебе от мыслей о чем-то другом? Ведь тогда, в Париже, я знать тебя не знал, я даже не надеялся, что в моей жизни будет кто-то, как ты. Далеко еще было до тебя, далеко до Момо, хотя уже совсем близко до Стефани…

Итак, эта планируемая неделя в Париже показалась мне не такой длинной на первый взгляд. Она, правда, обернулась целым месяцем безденежья и голода, но тогда я этого не знал. Но вот уже через три дня мне казалось, что я живу здесь вечно, в этом городе, в котором столько людей, и никому из них не было до меня дела. Три дня я гордо ночевал на улице и ничего не ел, пока один из бомжей не показал мне, где по утрам таким, как мы, дают бесплатную еду. Там давали хлеб с маслом и вареньем и огромный стакан очень сладкого кофе. Я питался так целый месяц, и с тех пор я ненавижу кофе. Я пытался найти какую-нибудь работу, и иногда мне это удавалось, на арабском рынке или в ресторанчиках, где посудомойщики работают нелегально, и я откладывал те деньги, что не тратил на еду и на дешевые ночлежки, чтобы купить билет.

Через неделю я снова пришел в банк, где мне сказали, что в целях безопасности они переустанавливают систему, поэтому обслуживание клиентов отменяется на неделю. Еще неделя! Я к тому времени устал, устал бесконечно… И вы думаете, я забыл, кто я такой? Нет, именно там, в Париже, ночуя на лавке, я больше всего думал об этом. Я представлял, как я куплю наконец женскую одежду и смогу ее носить, хотя бы в своей комнате, пусть даже никто не увидит меня. Я представлял себя принцессой, которая попала в передрягу, и которая ждет, когда добрая фея спасет ее. Я мечтал о том, чтобы люди видели во мне не бородатого тощего парня, вечно хмурого и брюзжащего, как старый дед, а женщину, со всем тем прекрасным, чем может быть женщина.

Через месяц, как я и сказал, все разрешилось, и я смог уехать из Парижа. Но даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, я помню не только чувство отчаяния и голод. Я помню, как рассматривал витрины магазинов, и какие прекрасные платья и туфли я видел. Я помню, как я называл себя своим правильным именем. Наверное, тогда особенно остро я начал ощущать несоответствие того, кем я себя ощущаю, с тем, что я видел в зеркале. Я не мог даже нормально помыться, не то что красиво одеться.

Обычно я хитрю с одеждой, например, покупаю джинсы и футболки в бутиках для женщин. Конечно, это не то же самое, что носить платье или юбку, но я ведь знаю, что мои джинсы и рубашки – для девушек, а не для парней. А если добавить украшение, даже в стиле унисекс, например, пару браслетов или колец, можно немного утихомирить свою тоску по другому телу, другой внешности. Но там, в Париже, мне даже и это давалось с трудом. Я не мог бриться, принимал душ через день или два, если он был в ресторанчике, где я подрабатывал, или в дешевой гостинице. И я все равно понимал, что я внутри – женщина. Никакие проблемы не заставили меня об этом забыть.

Я помню, как мечтал о чистоте после хорошего душа, когда можно намазать все тело душистым кремом, аккуратно уложить волосы, надеть выглаженную одежду и просто пойти погулять. Мне казалось, что взгляды, которые бросают на меня люди, не видят во мне мою истинную личность, потому что я просто не прикладываю достаточно усилий. Именно там, в Париже, я решил, что буду делать все, чтобы выглядеть более женственно. Мне было все равно, что под лавкой, на которой я сижу, шевелятся крысы, или что рядом сидит бомж, от которого разит дешевым вином и недельным потом. Я знал, что даже если мне придется бродить без денег по стране всю свою жизнь, я не перестану хотеть быть женщиной.