Ольга Михайлова - Похоть

Наконец Берта применила власть.

— Genug, du mußt schlafen [4] Достаточно, вы должны спать (нем.) !

Эти слова прозвучали приказом фюрера, Винкельман неожиданно согласно и как-то безмятежно кивнул, и супруга отконвоировала его на третий этаж.

— Вот как наводится порядок в идеальной семье, — пробормотал появившийся сверху Хейфец, — немецкая речь — мороз по коже еврея, — ещё тише пробурчал он.

— А как наводится порядок в вашей семье, Дэвид? — поинтересовалась Долорес Карвахаль.

— У меня нет ни жены, ни детей, — сообщил Хейфец.

— И что же, получается, ты имеешь от жизни, кроме сплошных удовольствий? — укоризненно спросил Лану.

Хейфец только вздохнул.

Утром Хэмилтон ради любопытства сходил на нижний раскоп, где уже с шести утра торчал проспавшийся, но несколько отёчный Винкельман, то и дело прихлёбывавший из литровой бутыли из-под «Фанты» по совету поварихи Мелетии огуречный рассол, и сидели полусонные Карвахаль и Рене Лану. Гриффин тоже был тут, и самолично, стоя на карачках, расчищал скелет. Франческо Бельграно, несмотря на бессонную ночь, был свеж и полон энтузиазма: найденные в захоронении печати, невиданной им ранее формы, должны были стать темой его новой статьи, а две геммы, которыми он в этот момент любовался, озаряли его лицо странным светом.

Хэмилтон посмотрел на геммы. На одной было выпуклое цветное изображение квадриги, а вторая изображала бытовую сценку — ребёнок тянул бледные полупрозрачные ручки к матери, тоже протянувшей руку навстречу мальчику. Стивена поразила сохранность камей — они выглядели так, словно были выточены вчера.

— Как они их делали? — не удержался он.

Бельграно не затруднился.

— Станок с приводом, набор резцов и абразивы, конечно. Минералы, а тут использовали только агат, сердолик, гранаты, гематит и сардоникс, настолько твёрдые, что металлический инструмент не оставлял на них даже царапин.

— И сколько на одну такую уходило времени?

— Дело долгое и кропотливое, — кивнул Бельграно, — но камеи поистине вечны. Разрушительное время над ними не властно.

Винкельман и Гриффин уже проводили съёмку, параллельно переругиваясь. Важной находкой оказался найденный в захоронении египетский скарабей, с вырезанным изображением фараона и надписью «мен-хепер-ра», это было одно из имён Тутмоса III, правившего в середине пятнадцатого века до нашей эры. Но на одном из керамических сосудов с росписями проступило изображение женщины в разукрашенном платье. Изображение Гриффин отнёс к минойской культуре, а значит, роспись была сделана на Крите, но саму вазу привезли из материковой Греции. Он датировал её тысяча четырёхсотым годом, и спор из-за этих разногласий не угасал до ланча.

— Но как здесь могли оказаться скарабеи? — поинтересовался Хэмилтон у сидящего в стороне, пакующего находки и не участвовавшего в споре Карвахаля.

Тот полусонно пояснил, что здесь было налажено производство тирского пурпура — от багряного до пурпурно-фиолетового цвета, извлекавшегося из брюхоногих моллюсков — иглянок. Краситель стоил дорого, и пурпурные ткани ценились на вес золота из-за высокой себестоимости и дефицита красителя. Из килограмма сырца после выпаривания оставалось шестьдесят граммов красящего вещества, а для окраски килограмма шерсти требовалось двести граммов краски, то есть не менее тридцати тысяч моллюсков. В Риме при Августе килограмм шерсти, дважды окрашенной в пурпурный цвет, стоил две тысячи денариев, а при Диоклетиане в трёхсотом году Христовой эры его цена поднялась до пятидесяти тысяч денариев. Пурпурный шёлк стоил ещё дороже — сто пятьдесят тысяч денариев за фунт, или, в пересчёте на современную валюту, двадцать восемь тысяч долларов. Эти ткани можно было стирать и подолгу носить, краска не линяла и не выгорала на солнце. Жители города торговали ими с Египтом, странами Леванта, Месопотамией, с Критом и Грецией. Этим и объясняется наличие в найденном захоронении артефактов из разных регионов Средиземноморья.

Хэмилтона цена просто ошеломила.

— Так дорого?

— Платили за престиж, — пояснил Карвахаль. — У римлян было принято встречать незнакомцев «по одёжке», а точнее, по её цвету. Все «натуральные» цвета, естественные оттенки овечьей шерсти от коричнево-жёлтого до серо-чёрного, воспринимались как признак бедности. А вот оттенки красного, фиолетового, синего и зелёного создавались искусственно, с помощью дорогих красителей, и считались признаком богатства и аристократизма. Особым шиком считалось ношение сиреневой одежды.