Ольга Михайлова - Похоть

Хэмилтон почувствовал раздражение. Этот философствующий еврей бесил его.

— Что вы тут делаете?

— Я - врач. Квалификация врача обратно пропорциональна частоте его дежурств, но сейчас я дежурю возле больного пациента.

Хэмилтон удивился.

— Миссис Тэйтон заболела?

— Она простужена. Я наколол ей дормикум.

Стивен удивился, но потом вспомнил, что Галатеи действительно два последних дня не было видно, а во время дождя она могла простудиться.

— Её болезнь не опасна?

— Медицина — это искусство делать выводы о симптомах болезни на основании причин смерти, — снова начал кривляться медик. — Но самая худшая смерть — от глупости. Гораздо легче стать умным, чем перестать быть дураком. Я же говорил вам об осторожности. Не бегайте за чужими жёнами.

— А вы считаете себя умным? — вышел из себя Хэмилтон.

— Да. — Отчеканил еврей, — и как умного меня поражает, что конечным результатом миллионов лет эволюции может оказаться круглый дурак. Это ужасно. Именно эта мысль всегда мешала мне поверить Дарвину. Да, глупость человеческая — вот что являет истинный образ бесконечности. Но самое ужасное — иное. Кто не остановится на первой ступени глупости, дойдёт до последней. Если человек дважды совершил одно и то же прегрешение, оно кажется ему позволительным, гласит Талмуд, — он вынул из кармана пакетик зубочисток. — Жаль, что пить воду не грех. Какой бы вкусной она казалась! Мы же пьём вино. Но вот беда: опьянел от вина — протрезвеешь, хуже, когда опьянел от женщины — трезвым уже не будешь.

— Я думаю, что вы лезете не в своё…

— Я знаю, что вы думаете, — резко и зло перебил еврей. — Надежда на то, что глупцы не думают, — самая опасная иллюзия. Мне не свойственно жить иллюзиями. Беда именно в том, что вы думаете, но думаете одни глупости. Страсти объясняют многое, но ничего не оправдывают. Иногда лишь кара пробуждает чувство вины.

— Вы мне угрожаете? — Хэмилтон не очень-то понимал болтовню Хейфеца, но его уже трясло от злости.

— Жизнь непредсказуема и коварна, как огурец с горькой попкой. И глупцы, ударив по холодному камню, всегда удивляются, что оттуда вылетает горячая искра.

Стивену надоело слушать глупейшие кривляния. Он понимал: если бы Галатея не спала, она уже вышла бы на его голос. Значит, действительно, больна. Оставить же здесь зажигалку так, чтобы Хейфец этого не заметил, было невозможно. Гневный и взбешённый, Хэмилтон слетел к себе на второй этаж.

Ему было немного не по себе, на минуту показалось, что он тоже простыл. Стивен накануне ночью вспотел, потом открыл окно — вот и простудился. Но ничего не болело, просто от разочарования и обиды заболела голова. Однако постепенно он успокоился. Значит, Тэйтон всё же что-то заподозрил, если оставил своего дружка на страже? Что же, надо быть вдвойне осторожным.

Через полчаса Стивен достаточно пришёл в себя, чтобы спуститься в гостиную.

На вилле внизу царил переполох. Метался как сумасшедший Лоуренс Гриффин, что-то кричал, поднимая к небу толстые пальцы-сардельки Спиридон Сарианиди, пошатывающийся Винкельман чуть не висел на супруге, разглядывая всех слезящимися глазами через то и дело запотевающие очки, улыбался Карвахаль, обнимавший сестру. Все ликовали и обсуждали вопрос ночных дежурств около захоронения. Жёлтый хаммер Рене Лану был нагружен упакованными в папиросную бумагу самыми ценными находками.

Хэмилтон стоял у стены. Радость этих людей нисколько не волновала его, однако слова о ночной охране раскопа насторожили. Он понимал, что Тэйтон, спонсор экспедиции, негласно считавшийся и её руководителем, разумеется, не будет дежурить по ночам, но всё же суета и неразбериха на вилле давали ему шанс новой встречи с Галатеей.

— Нет-нет, Макс, это безумие, — ночевать на раскопе в вашем возрасте… — Гриффин остановился, прикусив язык. Он сам был ничуть не моложе.

По счастью, никогда не пивший и сильно разомлевший от коньяка Винкельман не заметил бестактности.

— Нет-нет, мы с Бертой будем там все ночь! Завтра нужно сделать снимки, расчистить левый угол… — Винкельман все время порывался бежать на раскоп.

Карвахаль был вежлив, но твёрд.

— В эту ночь дежурить будем мы: я с Бельграно и Лану. А вы должны выспаться и заступить на дежурство с рассветом.

Берта Винкельман кивнула и принялась уговаривать супруга согласиться. Это стоило ей некоторого труда: Винкельман по-прежнему рвался на раскоп и не соглашался, хоть раскачивался как мачта парусника в штормящем море.