Стася Лисс - Ромео и Ромео

Денис это видел. Сложно было не заметить откровенно дилетантские косяки, от которых режиссер багровел, а актеры тихонько хихикали в кулак. Но видел Денис и другое: как естественно звучит смех Ямпольского, когда он перешучивается на сцене с Бенволио и Меркуцио, как натурально приливает кровь к бледным щекам, когда он смотрит на Джульетту, как легко он произносит сложный шекспировский текст, будто это его собственные слова.

И это все только делало хуже. Денис не просто испытывал ревность к тому, что Ямпольский играет его роль. Нет, он ревновал так, как ревнует обманутый возлюбленный к своему более удачливому сопернику. Он мучился и изводился, потому что ему казалось: он хуже. Потому что ощущал каким-то шестым чувством, что проигрывает в этом соревновании. И от этого еще сильнее ненавидел Ямпольского.

Так что хоть они и перестали показательно ругаться на каждой репетиции, отношения у них лучше не стали. Как могут стать лучше отношения с тем, про кого ты регулярно думаешь «вот бы тебя, блядь, вообще не существовало, вот бы ты провалился куда-нибудь, тогда было бы заебись».

Кстати, сам Ямпольский с тех пор, как нарвался на кулак Дениса, стал себя вести гораздо спокойнее. Перестал отпускать язвительные шуточки по поводу и без, перестал называть его «деревней», да и вообще как будто перестал замечать. Но при этом почему-то повадился таскаться с Денисом на перекур. Тот в душе не ебал, зачем. Все равно они там не разговаривали. Либо вдвоем молча дымили, смотря в разные стороны, либо (что было чаще) за ними увязывался кто-то еще, и Ямпольский привычно выступал в роли весельчака и балагура, рассказывая в лицах очередную киношную байку.

Так было и в этот раз. Ямпольский, держа в одной руке сигарету и активно размахивая другой, вещал:

– …во втором сезоне у нас Матвеев снимался в одном эпизоде, а гримерша была новенькая. Молоденькая такая девчонка. И она так разволновалась, что перепутала средство для седины с клеем ПВА.

– О боже! – округлила глаза Оля.

– Представь, да? Матвееву пришлось несколько часов мыть голову – клей вообще не хотел отмываться!..

Народ посмеялся и поужасался, представляя себе реакцию известного актера, и засобирался на репетицию.

– Идешь? – небрежно спросил Ямпольский у Дениса. Хоть они и не разговаривали, пока курили, но приходили и уходили почему-то вместе. Вернее, Ямпольский старался, чтобы так было. Хуй пойми зачем.

– Нет, я еще не докурил.

– Ты же две уже выкурил.

– И третью еще выкурю, – разозлился Денис. – Тебя ебет что ли?

Ямпольский вздернул бровь, посмотрел на него с видом аристократа, утомленного тупостью своего слуги, и ушел. А Денис и правда достал третью, надо же было как-то успокоиться перед репетицией. Он затянулся, почти не ощущая вкуса, и мрачно выдохнул дым. Настроение было ниже нуля. А все почему? Потому что сейчас будет постановка общего танца на балу, а Денис мало что ненавидел так же сильно, как хореографию.

Нет, он не был бревном. И двигался в целом хорошо, но была одна большая проблема: насколько легко он запоминал текст, настолько же тяжело ему давалось запоминание движений. Тут Денис был чисто золотая рыбка: сделал и тут же забыл, как это делал. Выход он нашел еще в институте – снимал последовательность движений на телефон, а потом заучивал ее дома до посинения. Но тем не менее позора первой репетиции по постановке танца это не отменяло.

Денис тоскливо вздохнул, забычковал сигарету и нехотя направился в репетиционный зал. Нужно было как-то смириться с тем, что на ближайшие три часа (а то и больше, если Зураб, их хореограф, разойдется) его самооценка окажется в жопе. Учитывая, что рядом будет тусить Ямпольский, который вроде как в танцах хорош, все это вообще нихуя не радовало.

Так. Еще раз.

Денис привалился к стене, прижав пальцы к ноющему лбу, и устало зажмурился. Несколько секунд, и надо продолжать.

Он проморгался и снова уставился на видеозапись танца на балу. Последняя версия – лучшая из всего, что смог вчера сотворить с ними Зураб. Лучшая еще и потому, что на ней танцевал Ямпольский. Легкий, гибкий, пружинистый. На маленьком экране телефона он выгибал спину каким-то немыслимым образом – именно так, как хотел Зураб, – а еще делал эти странные шаги, держал кисти под правильным углом и красиво склонялся в церемониальном поклоне. А когда музыка менялась со старинного менуэта на жаркую латину, он подхватывал Олю, ловко крутил бедрами и переступал ногами так, будто это, блядь, было самой легкой вещью на свете. Сука.