Она насилует меня самым наглым образом, подумал я. Однако она приступила к сдиранию упаковок с припасов и запах свежей еды заполнил студию. Отвернувшись к окну, я проглотил слюну. Я хотел есть. И я любил именно риэт и свиную колбасу - жирные, крепко-холестирольные блюда.
"Я должьна тебе признаться, что я обманула атташэ-дэ пресс, - она рассмеялась. - Я сказала, что я жюрнальисткя, чтоб получить твой телефон, но мнье так ньрявилась твоя книга... - Ее окрашенные синим веки виновато опустились и поднялись несколько раз, прося прощения, обнажая черные боевые зрачки нахалки. - Давай кушять. У тебя есть тарельки?"
Через полчаса мы сидели рядом на диване-конвертабл, я курил марихуану, а она рассказывала мне насколько наши души похожи, ее душа и моя. Ее русский, и до этого Полный лишних мягких знаков, после "Кот дю Рон" и "Блан дэ Блан" истекал соками. "Моя" Елена и "ее" Витька также по ее мнению были похожи - любимые нами чудовища. Из того, что она успела мне рассказать об "такой красивий Витька* я привычно сложил из элементов образ бездельника, мелкого фарцовщика и даже не макро*** или жиголо, но приживальщика, оставшегося в столице СоюзаСоветских, но и на расстоянии не дающего пизде и воображению Мадам Дюпрэ покоя. С Витькой мне все было ясно,
Витька доил иностранку, "раскалывал" ее на костюмы и свитера, зажигалки и всяческие приятные мелочи. У Витьки, у ленивого бездельника не было даже достаточно энергии, чтобы найти себе иностранку помоложе. Однако, следовало ебать Мадам Дюпрэ, ведь я пообещал себе это - первый акт курса лечения моей расшатанной одиночеством психики, еще когда беседовал с ней по телефону. Она совершенно мне не нравилась. Ни ее сарафан, ни ее возраст, ни брев-нообразная фигура, ни скользкие синие тонкие губы, ни седина в ее короткой прическе под-мальчика, ни веснущатые руки ее мне не нравились. Но необходимо было освободиться от оцепенения перед жизнью, от гипноза, в каковой я погрузил себя сам (самогипноз - самый эффективный из гипнозов). "Выебу Мадам Дюпрэ, а потом выебу эту девочку сверху", - сказал я себе. Так ребенку обещают сладкое на десерт, если он съест суп.
*** сутенера
"Ты такой сенсативь
... - донеслось до меня. - Витькя..." Нужно было действовать без промедления, ибо она намеревалась украсть у меня победу - выебать меня. С самого начала, с момента, когда она стала выкладывать свои жирные припасы на мой стол, у меня не было сомнения, что она пришла меня выебать... Аккуратно притушив ногтем марихуанный джойнт я положил его в хозяйкину пепельницу. Неуклюже, сдирая с дивана хозяйкин плед, но без колебаний, я придвинулся к витькиной женщине. Крупным планом надвинулись ее узкие губы, смятый кусок шеи и цепочка на ней. Губы не были мне нужны. Не совсем понимая, что мне нужно, я нажал на ее плечи и она послушно, лишь вздохнув, съехала вниз. Ее вздох подтвердил мою догадку, что она любит первая хватать мужчин за член. Мне удалось досадить ей, предвосхитив попытку. От сознания того, что я краду у нее часть удовольствия, процесс сволакивания ее на пол студии доставил мне удовольствие. Сволокши, я приспособил ее, грудь на диване, зад обращен ко мне, и запустил руки под сарафан. Под сарафаном оказался по-мужски твердый зад, покрытый шершавыми трусами из толстого акрилика. "Ни единого мягкого куска!" - отметил я с сожалением, проползя руками талию, вернее полное отсутствие талии, мадам Дюпрэ лишь едва заметно сужалась в этом районе... Я дополз до грудей. Они оказались маленькими и резиновыми на ощупь. "Бедный Витька!" - пожалел я соотечественника, и решил вызвать в себе желание тем, что внушить себе, что мадам мне противна... Задрав сарафан далеко ей на руки и голову, я стащил (действуя как можно грубее) акриликовую броню, и о, счастье! У нее оказался отвратительный запах...
"Почему ты не открываешь глаз, Моник?" - спросил я ее, вернувшись к своему марихуанному джойнту. Оправив сарафан, она однако осталась на полу, прикрыв ладонью глаза. И не шевелилась.
15.
"Мне стидно перед Витька..."- прохныкала она. "Витька далеко, в Москве, - сказал я. - Он не видит". Для себя я подумал, что Витька, если бы вдруг, согласно невероятному какому-нибудь чуду, вошел бы сейчас в студию, то переступив через нее, протянул бы руку к джойнту. "Дай потянуть, мужик?" - сказал бы Витька. И потянув, допил бы полстакана "Блан дэ Блан", оставшиеся в бутылке. И уж после этого, может быть, заметил бы ее. "Бонжур монястый!"
"Сержант", как я окрестил Мадам Дюпрэ, пережила стыд перед Витькой. Я трахнул ее еще (спасибо мисс марихуане!) и наутро чувствовал себя великолепно. Стараясь не глядеть на одевающегося сержанта (короткие ноги, твердый зад, широкие плечи, кошмар!), я оделся и, спускаясь с ней по лестнице, был уверен, что обнаружу статью о моей книге в сегодняшней прессе. Жизнь подобна напряженному и чуткому магнитному полю, и когда твое веселое и бодрое тело излучает силу в мир, оно несомненно оказывает влияние на сложные волны воль вокруг, и они подвигаются. "Сержант", опускаясь за мной, жаловалась на то, что ей стыдно. Однако теперь ей было стыдно не перед Витькой, но перед сыновьями за то, что она не ночевала дома. Я был уверен, что она переживет и этот стыд. Стоя у окон агентства страхования "Барбара", мы расстались. "Я позвоню тебе вечером, - сказала сержант. - Можно? Что ты делаешь вечером?" Кажется она намеревалась продолжить разговор о том, какие мы с ней "сенсативные" и какие моя бывшая жена и Витька чудовища.
Читать дальше