Эдуард Лимонов - Великая мать любви

Торопясь вперед, а не назад (всегда вперед, Эдвард!), я вышел в перекресток по меньшей мере четырех улиц. На углу самой дальней i них колыхались распятые на вешалках брюки, юбки и куртки. Сильный ветер задувал в них из-за угла, очевидно с большого обнаженного пространства. Я пошел на юбки и куртки. Через десяток шагов я различил открытую дверь магазина, и чуть позже вывеску его "ВСЕ ДЛЯ МОРЯКОВ" (Ты галлюцинируешь, Эдвард. По-русски?).

Приблизившись вплотную (я пошел на вывеску как лунатик) увидел еще одну русскую надпись, - красной краской по стеклу русскими буквами: БАЗАР. Следовательно я не галлюцинировал. единственной витрине за грязным стеклом возлежали грубо сделанные транзисторы, магнитофоны и магнетоскопы. Ширпотребная, то-есть, электроника. Над электроникой висели серебристая и золотист; куртки. На магнетоскопе стояли расшитые голубые ковбойские сапоги. Грязная кукла "Барби" возлежала на переднем плане почему-то на боку...

Выяснилось, что у магазина есть вторая витрина. Эта витрина выходила на прямоугольную площадь. И ничем не отличалась от первой. В ней также были собраны безобразные вульгарности. В центре площади располагалось... ничего там не располагалось. Пара скамеек, не сколько сухих и жалких деревьев, подземный ватер-клозет. По взрыхленной до степени песочной пыли не заасфальтированной поверхности площади бродили бесцельно несколько женщин, похожих на бедных домашних хозяек. Дул ветер вздымая пыль и трепля кожаные штаны, джинсы и просто штаны по трем сторонам периметра площади. Место напоминало "Flee-market"* для совсем бедных черных и пуэрториканцов где-нибудь в гетто захолустного американского города. И даже беднее. Я обошел магазины.

* Барахолка.

Как некогда мода на львов охранявших въезды в старые усадьбы, у них тут свирепствовала мода на скатанные в рулон ковры у входа. Связанные цепями (!) два ковра стояли у каждой двери. Уже упомянутые вульгарные изделия из грубой кожи, очевидно, пользовались у покупателей наибольшим спросом. Каждый магазин вывесил их снаружи, или рекламировал в витрине. Надпись ВСЕ ДЛЯ МОРЯКОВ оказалась столь же обязательной, как ковры и кожа. Крупными буквами, куда более крупными, чем надписи на других языках.

В безымянной витрине я обнаружил нечто вроде мемориала посвященного умершему советскому певцу Высоцкому. Десяток кассет, сложенных горкой под выцветшей его фотографией (Надпись от руки на пожелтевшей и испещренной мушиным пометом бумажной ленте оповещала: "Мы, имеем в продаже ВСЕ кассеты Высоцкого".). Стоял прислоненный к самому стеклу, распухший и пыльный "Том 1. Стихи и песни Высоцкого". С его гравюрным портретом на обложке. Никаких других книг витрина не содержала. Поодаль от мемориала располагались кассеты, очевидно с записями лиц, поименованных на листе бумаги (в мелкую клетку) - угол листа был придавлен кассетами. Фамилии в списке были русские, и исполнены русскими буквами.

Из магазина в магазин бродили группами низкорослые "дядьки" в костюмах слаборазвитых стран, переговариваясь на неопределимых (я старательно прислушивался) языках. Два таких "дядьки" вышли к центру сквера и вступили в тяжелый разговор с "домашними хозяйками". Один, без улыбки, безрадостно, положил руку на зад "хозяйки". Только в этот момент до меня дошла простая истина, что "домашние хозяйки" - проститутки. Прищурившись, я сумел увидеть выложенную серым кирпичом на фасаде красного кирпича, надпись "СИМЭНС ХАУЗ" и сообразил, что по площади расхаживают и с проститутками договариваются, торговые моряки. Что площадь, на которой я нахожусь - есть торговый центр. Для моряков. Советские моряки, судя по сильнейшему преобладанию и размерам русских надписей, отовариваются здесь чаще всех. (Юноше, грезящему о морях, каким ты был тридцать лет назад, Эдвард, эта скучная убогая площадь показалась бы безобразной и несправедливой карикатурой. А где же любовь и страсти, где персонажи романтических песен? Где юнга Билл, где крошка Мэри, где боцман Боб? За много тысяч километров от моря, ведь пели хулиганы в Харькове "На берегу стояла крошка Мэри, а рядом с нею рыжий боцман Боб".). У "дядек" моряков выпирали из пиджаков и курток увесистые брюшка. Слишком длинные, совсем не морские брюки спускались слишком низко на стоптанные, некрасивые башмаки.

Может быть сильные и высокие, белокурые моряки находятся в борделях и только семейные пузаны-механики и электрики выперлись на базар закупить нужную жене электрическую печь и кожаную юбку дочери? (Но кому нужны все эти грубые гадости, когда Европа завалена электропечами и юбками, Эдвард?) Может быть на этом базаре для бедных отовариваются лишь моряки слаборазвитых стран и стран Восточной Европы? А Билл, боцман Боб и крошка Мэри вообще ничего не приобретают, живут страстями, любят и кровавят друг друга на родных берегах Альбиона-Англетерры? Ой, Эдвард, в возрасте сорока четырех лет, ты отлично знаешь, что белокурых гигантов раз, два, три, на каждый национальный торговый флот, что морская работа тяжела, как работа литейщика. (Предположив, что литейщик решил поставить свою койку в цеху и несколько месяцев не покидать его, получим положение моряка.) Что за вспышка ребяческого романтизм, Очнись!