Виктория Абзалова - Фантазм

Не осознавал вообще, даже кто он сам. Это вполне устраивало. Странное ощущение… Он не хотел ничего знать, не хотел помнить, хотя почему именно - не помнил тоже… Просто не хотел.

Значит, причина была, а раз он не помнит и ее тоже, - не нужно помнить все это! Почему?…

Но голос не уходил. Он возникал и пропадал, временами все же оставляя его одного в прежней пустоте. Голос был разным: иногда отчаянным, прерывающимся, иногда усталым и грустным, иногда тревожным, заклинающим или щемяще-нежным… Но он всегда звал, не давая сдаться и раствориться в небытие полностью.

Голос побуждал его, будоражил, вызывая болезненный отклик. Он словно бы рождался с первыми словами, и тем страшнее было умирать с последними. Он хотел, чтобы голос наконец замолчал и вернулся покой…

Или чтобы этот голос был всегда! Но тот по-прежнему оставался слишком далеко. Не дотянуться… Голос приходил откуда-то извне, разгоняя холодную тьму, - он обрадовался, когда смог понять все это.

Так появились первые понятия: холод, тепло, тьма, внутри и снаружи. Внутри не было ничего, кроме тьмы, и тогда он попытался выйти наружу. Туда, где был голос, навстречу… Омертвевшие тяжелые веки удалось приподнять едва-едва, но даже в эту щель чуть шире волоса хлынул свет, ошеломивший настолько, что он вновь перестал существовать на какое-то время.

И снова приходилось идти на голос: так долго, так трудно…

Он пробудился снова от зовущих его звуков, ставших жизненно необходимым.

Жизнь… Это все называется жизнью… Когда-то он это уже знал.

Жизнь. Смерть. Время.

Теперь у голоса появилось лицо. Встревоженное изможденное лицо со светлыми ореховыми глазами, в которых тоже стыла смерть. Он не был уверен, что это не отражение его собственной. И попытался вспомнить, что это должно вызывать страх.

Страх.

Стон…

А в зеленоватых глазах еще что-то. Вина.

Нет! Все неправильно. Обман! Все очень неправильно, хотя чужое присутствие почему-то означало нечто важное и успокаивало. Он не помнил, кто этот человек, но чувствовал, что они прочно связаны.

Человек все время обращался к нему. Набор звуков не был случайным… Его имя. Айсен… Человек ждал ответа. И был очень расстроен. Это тоже было неправильно. Хотелось ответить ему, но не хватало сил, горло оказывалось подчиняться… И он снова проваливался во мрак, щедро разбавленный болью.

В отличие от всего остального, боль пришла сама, и нагло заслонила собой почти все вокруг. Боль… Айсен узнал ее и вспомнил, как называется то, благодаря чему он вновь ощутил свое тело.

Боль нарастала и нарастала, она сжигала его, ломала, выкручивала. Она была постоянной и всегда разной. И этот человек рядом, он - тоже означает боль, он вспомнил… И того, что вспомнил, вдруг оказалось слишком много. Словно прорвало гигантскую плотину.

Его швыряло и било. Айсен потерялся в собственной памяти, его затянуло, как в трясину, как в омут. Он задыхался в буквальном смысле, безнадежно пытаясь вырваться из обжигающего хаоса, и опять - голос не отпускал его. Держал, не давая сорваться совсем, хотя тоже был сплошной болью.

- Почему всегда больно?- спросил юноша неизвестно у кого. Может быть себя.

Всегда ли?! Все равно. Не хочу… Не могу больше.

Голос…

Голос это боль, а боль - это жизнь! Вместе со словами пришло понимание.

Память успокоилась, утихла, и юноша наконец смог просто заснуть.

Айсен дышал во сне глубоко и ровно. Жар спал, став уже неопасным, и самое время было бы немного отдохнуть не только больному, но и врачу, пока еще он не свалился от изнеможения. Однако неуправляемый иррациональный страх по-прежнему крепко держал мужчину за горло и не торопился отпускать, несмотря на все утешающие признаки, говорившие, что юноша потихоньку выкарабкивается, и опасность для жизни миновала.

Фейран так и не смог заставить себя лечь. Устало привалившись к переборке он просто пил глазами образ спящего любимого, отыскивая самые незначительные черточки, которые могли бы подтвердить, что состояние Айсена сдвинулось к выздоровлению, и лелеял в ладонях хрупкие пальцы в пятнах кровоподтеков, со слезающими ногтями.

Он молча благодарил Создателя, что «следователи» не успели непоправимо искалечить юноше руки. Пока рано было судить сможет ли Айсен ходить, не останется ли хромым, насколько поврежден его разум, если бы ко всему этому юноша лишился способности творить музыку - удар стал бы страшным, наверняка доломав психику мальчика…