Виктория Абзалова - Фантазм

- Айсен…

Прочитав письмо Филиппа, Ожье не раздумывал, что ему делать и вовсе не из-за более чем выгодных предложений в нем в обмен на пустяковую услугу. И, как обычно говорят, был готов ко всему. Впечатлительностью торговец тоже не отличался, однако открывшееся зрелище едва живого истерзанного юноши и похожего на привидение Фейрана, так же как и вчера, и день, и неделю назад рядом с его постелью, обессилено опустившего на нее голову, но не отпустившего руки Айсена, - поколебало бы и самого закоренелого циника!

Лекарь молча наблюдал, как Ожье осторожно касается волос юноши:

- Малыш, как же так…

Ресницы затрепетали в ответ на прикосновение, и Фейран отвернулся, чтобы не видеть этого. Только услышал, как шепотом выругался Грие…

Как часто случается в жизни, то чего мы страстно желаем и ждем, становится лишь новым испытанием. К тому времени, как баржа добралась до порта, Айсен крохотными шажками вышел из летаргического, больше напоминающего смерть состояния, но о выздоровлении говорить пока не приходилось. Организм не принимал пищу, в желудке не задерживалось ничего, кроме пары глотков, и юношу рвало кровью. Сражаясь с последствиями тяжелого отравления - что самим ядом, что передозировки противоядием, Фейран старался не думать о других страшных симптомах, которые видел.

Не получалось. Хотя Айсен приходил в сознание все чаще, а не просто несколько раз открывал глаза, но ни на что окружающее не реагировал, и казалось, что даже если он и поправится физически, то разум к юноше уже не вернется. Пытаясь поймать застывший мутный взгляд запавших синих глаз, Фейран по-прежнему не мог уловить ни одного утешительного знака. Слабую реакцию и движение зрачков приходилось считать уже чудом… Что если остаток дней Айсен проведет, пребывая в таком подобии жизни, взирая на мир бессмысленным тусклым взором?

Конечно, нет ничего странного в том, что человек может не выдержать мук и сойти с ума. И в каком бы состоянии не остался Айсен, Фейран не станет любить его меньше…

Но видеть любимого таким было физически больно! Его мальчик должен быть счастлив, должен радоваться жизни, снова улыбаться, петь и задыхаться от желания! В его глазах должно купаться солнце, а не стынуть безжизненная пустота…

Фейран вряд ли отдавал отчет в том, что они перешли на корабль и в присутствии Грие, хотя указал, что необходимо забрать и сам перенес юношу на новое место, вновь занимая свою бессменную вахту подле него и в качестве врача, и в том числе, оттаскивая от края способом, доступным любому человеку. Он говорил с юношей, не уставая повторять запоздавшие признания в любви и просьбы о прощении, целовал тонкие руки, с которых медленно сходили следы пыток и холодные безответные губы, гладил виски и шептал безумные обещания…

Когда у Айсена стал подниматься жар, Фейран даже обрадовался - это значило, что организм борется и пытается восстановиться. Слушая стоны и метания юноши, он говорил себе, что это означает возвращение к жизни. Жар становился сильнее, лихорадка уже сжигала его. Айсен бредил, но это тоже было в каком-то смысле добрым знаком, потому что значило, что память есть, что она тоже жива, а разум если и поврежден, то не безнадежно.

Однако, неизвестно, что было легче: когда юноша раз за разом возвращался в кошмар пыточного каземата, или начинал биться, со слезами умоляя хозяина сжалиться и не трогать его, только сегодня, один разочек… Воскрешая в памяти мужчины подробности каким и после чего Айсен попал в его дом впервые: Магнуса ли он так умолял, или кого-то до того?

Или когда юноша беспомощно шептал:

- За что, любимый?… В чем я виноват перед тобой…

- Прости, прости меня, солнышко мое! Прости! - Фейран менял компрессы, натирал виски уксусом и обтирал исхудавшее тело от пота, поил лекарством, после чего садился на свое место и говорил с мальчиком, лишь бы Айсен слышал его голос и успокаивался.

Ожье смотрел на все это и изумлялся: лекарь сам уже был на пределе, непонятно на чем держался и то, что он не еще не слег сам, казалось невероятным.

Но, нельзя не признать, что несмотря чудовищное испытание, выпавшее на их долю, он смотрел на этих двоих с нескрываемой завистью!

Там, где он находился - не было ничего. Ни света. Ни тьмы. И его самого тоже не было. Абсолютно ничего не было. Лишь иногда возникал голос, смутно знакомый.

Он доносился словно из неведомой безграничной дали. Однако почему-то это казалось важным, хотя он не сознавал почему, что это за голос, что за слова, что за смысл их наполняет, и откуда они исходят.