Иван Барков - Лука Мудищев (сборник)

Купчиха гостя дорогого

В гостиной с нетерпеньем ждет,

И время медленно идет.

Вот к вечеру она в пахучей

Помылась тщательно воде,

И смазала на всякий случай

Лесной помадою в пизде.

Хоть хуй любой ей не был страшен,

Но тем не менее в виду

Такого хуя, как Лукашин,

Вдова боялась за пизду.

Но чу! Звонок… Она вздрогнула,

Еще прошло минуты две,

И вот является вдове

Желанный гость. Она взглянула —

Стоял пред ней, склонившись фасом,

Дородный, видный господин

И произнес солидным басом:

— Лука Мудищев, дворянин.

Одет в сюртук щеголеватый,

Причесан, тщательно побрит,

Но вид имел дураковатый,

Не пьян, а водкою разит.

— Весьма приятно… Я так много

О вашем слышала… — Вдова

Как бы смутилася немного,

Сказав последние слова.

— Да, это точно. Похвалиться

Могу, конечно… Впрочем, вам

Самим бы лучше убедиться,

Чем доверять чужим словам.

И, продолжая в том же смысле,

Усевшись рядышком болтать,

Они одной предались мысли:

Скорей бы еблю начинать.

Чтоб не мешать беседе томной,

Ушла Матрена в уголок,

Уселась там тихонько, скромно

И принялась вязать чулок.

Но, находясь вдвоем с Лукою,

Не в силах снесть сердечных мук,

Полезла вдовушка рукою

В карман его суконных брюк.

И от ее прикосновенья

Хуй у Луки воспрянул вмиг,

Как храбрый воин в час сраженья, —

Могуч, напорист и велик.

Нащупавши елдак, купчиха

Вся загорелася огнем

И прошептала нежно, тихо:

«Лукашка, миленький, пойдем!»

И вот вдова вдвоем с Лукою.

Она и млеет, и дрожит,

И страсть огнем ее палит.

И в жилах кровь бурлит рекою.

Снимает башмаки и платье,

Рвет с нетерпеньем пышный лиф

И, обе груди заголив,

Зовет Луку к себе в объятья.

Мудищев тоже разъярился,

Тряся огромною елдой.

И, как со смертной булавой,

Он на купчиху устремился.

Купчиху на кровать взвалил,

Задравши кверху ей рубаху,

И длинный хуй свой, словно плаху,

Он между ног ей засадил.

Но тут игра плохая вышла:

Как будто кто всадил ей дышло,

Купчиха начала кричать

И всех святых на помощь звать.

Она кричит — Лука не слышит,

Она сильнее все орет,

Лука ж, как мех кузнечный, дышит

И все ебет, ебет, ебет…

Услышав крики эти, сваха

Спустила петельки с чулка

И молвила, дрожа от страха:

«Ну, знать, заеб ее Лука!»

Но через миг, собравшись с духом,

С чулком и спицами в руках

Летит Матрена легким пухом

И к ним вбегает впопыхах.

И что же зрит? Вдова стенает,

От ебли выбившись из сил.

Лука ей жопу заголил

И еть нещадно продолжает.

Матрена-сваха вьется птицей,

Скорей спешит помочь беде,

И ну колоть вязальной спицей

Луку то в жопу, то в муде!

Лука воспрянул злом свирепым,

Старуху на пол повалил

И длинным хуем, словно цепом,

По голове ее хватил.

Но тут Матрена изловчилась,

Остаток силы собрала,

В муде Луке она вцепилась

И яйца прочь оторвала.

Лука, однако же, старуху

Своей елдою, словно муху,

Успел прихлопнуть наповал

И сам безжизненный упал.

Наутро там нашли три трупа:

Лежал Мудищев без яиц,

Вдова, разъебана до пупа,

И сваха, распростершись ниц.

Вот, наконец, и похороны.

Собрался весь торговый люд.

Под траурные перезвоны

Три гроба к кладбищу несут.

Народу много собралося,

Купцы за гробом чинно шли

И на серебряном подносе

Муди Лукашкины несли.

За ними — медики-студенты

В халатах белых, без штанов.

Они несли его патенты

От всех московских бардаков.

К Дашковскому, где хоронили,

Стеклася вся почти Москва.

Там панихиду отслужили

И лились горькие слова.

Когда ж в могилу опускали

Глазетовый Лукашкин гроб,

Все бляди хором закричали:

— Лукашка! Мать твою! Уеб!

Лет через пять соорудили

Часовню в виде елдака,

У входа надпись водрузили:

«Купчиха, сводня и Лука».

Молчание ( лат .).

…Нам Бог спокойствие это доставил(лат.). Вергилий. «Буколики», 1, 6.

После смерти ( лат. ).

Беатриче де Бонис, известная римская куртизанка. Вазари упоминает ее портрет работы Рафаэля.

Существующее положение ( лат .).