Мартин Кин - Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

— Ладно, Хола, — сказал я. — Пора прогуляться. Идем.

Она стояла как вкопанная.

— Идем, Хола, — повторил я, повышая голос. Двадцать два глаза — человечьих и собачьих: мы занимались не одни — обратились к нам в ожидании. — Идем, давай же!

Хола начала дрожать и скулить, а потом издала звук… нечто среднее между скрипом диванной подушки и возгласом женщины, приближающейся к оргазму (сам слышал). О том, чтобы сдвинуть ее с места, не могло быть и речи: она словно вросла в землю.

— Она вообще знает, что такое прогулка? — спросила Венди. — А вы знаете, что такое приманка?

Не знаю, каким идиотом надо быть, чтобы не знать о приманках. Впрочем, я не винил Венди за этот вопрос. Глядя на нас с Холой, можно было подумать что угодно.

— Попробуйте медленно заманить ее лакомством в круг, а потом…

Не дав мне дослушать, Хола сорвалась с места, протащила меня по всему залу и застыла у решетчатых ворот, откуда хорошо была видна площадка, на которой собак готовили непосредственно к тесту. На протяжении двух долгих месяцев — целый семестр на курсах «Поведение в семье» при клубе «Порт Честер» — Хола изобретала все новые и новые способы выражать свой интерес к окружающим предметам, людям и собакам. Мне оставалось лишь завистливо смотреть на вышколенных студентов курса СХГ, не реагировавших ни на какие раздражители и смирно сидевших возле своих хозяев, пока те обменивались рукопожатиями. У меня было чувство, будто я смотрю краткую версию передачи «Богатые и знаменитые».

— Эгоизм не в том, что человек живет как хочет, а в том, что он заставляет свою собаку жить по своим правилам, — сказала Венди, которая явно читала Оскара Уайльда. — Ей известно, что такое длинный поводок?

— Ну… Мы…

— Она знает команду «Сидеть»?

А вот это уже запрещенный прием. Спросила бы еще, умею ли я пользоваться электричеством. Если собака не знает команду «Сидеть», это значит, что ее вообще не дрессировали.

— Хола, сидеть, — приказал я.

Она села. А потом перевернулась на спину и замолотила лапами в воздухе, восхваляя собачьего бога за то, что наградил ее сообразительностью.

«Ой, папочка! — казалось, вот-вот произнесет она. — Мне здесь так нравится! Спасибо!»

Меня ничуть не утешало, что кое-кого из собак тоже нельзя было причислить к Нобелевским лауреатам. В частности, с нами тренировался симпатичный молодой боксер по кличке Аттикус, одного взгляда на которого хватило бы, чтобы диагностировать синдром Дауна. Я испытывал к нему то, что собачники называют негодованием (синонимы: смертельная обида, чувство вселенской несправедливости). И дело даже не в том, что он очень скоро начал осваивать новые команды с неподражаемой легкостью, будто подсматривал в учебный план. Смертельную обиду (негодование, чувство вселенской несправедливости) вызывало то, с какой любовью и восхищением он смотрел на свою хозяйку — симпатичную двадцатилетнюю девушку в мешковатом спортивном костюме. Хотя, судя по ее виду, она была не более одаренным собаководом, чем я…

Ну ладно, ладно, по сравнению со мной все — одаренные собаководы. Но в дог-шоу ее бы точно не взяли.

У нас есть только один настоящий враг, и это мы сами.

Удивительно, насколько близко к сердцу я принял эти собачьи курсы. Каждые два дня перед тренировкой я бегал по потолку от волнения, а потом еще два дня сгорал от стыда. Все провалы Холы словно обнажали мои собственные пороки.

Кларк говорил, что Глории просто нужна передышка, но я в это не верил. По иронии судьбы я знал ее телефонный номер, но ни разу им не воспользовался. Я крутился как заведенный. Работал за троих. Выгуливал Холу. Ходил на собрания Анонимных алкоголиков. Перебирал забытые Глорией вещи — томики Эмили Дикинсон, вырезки из «Нью-Йорк пост» и «Дэйли ньюс» с рецензиями на ее выступления, розовые кашемировые шарфы и маленькие дизайнерские зонтики с узором в горошек. В задней комнате по-прежнему стояло ее пианино с толстой стопкой нот Баха и группы «Аэросмит». Она играла композиции «Аэросмита»?

Примерно через две недели после своего ухода Глория позвонила домой, когда я был на еженедельном совещании (она прекрасно об этом знала), и сообщила автоответчику то, о чем я и сам догадывался: она живет в двух часах езды от города, в горах Катскилл, в пустом однокомнатном домике, который называется Домом на скалах, потому что стоит — кто бы мог подумать! — на скалах.

— Не звони мне, — сказала она в конце. — Просто хочу, чтобы ты знал: со мной все в порядке.