Гвен Купер - Одиссея Гомера

Честно говоря, я даже не успела задуматься о том, подхожу ли я сама такому котенку, как этот — за ним, конечно же, нужен особый уход, а в чем он может заключаться, я и представить себе не могла. И что делать, если он так и не научится самостоятельно передвигаться? А что, если мои кошечки знать его не захотят и устроят ему несносную, по кошачьим меркам, жизнь? Что, если я сама окажусь не готовой к тем тяготам, которые накладывает такая опека? Я, которая и о себе самой позаботиться не могу… Если принять в расчет тот факт, что, по сути, я и сама была бездомной.

Что меня вдохновило, так это слово «мы» в устах Мелиссы — по крайней мере, мне есть на кого положиться. А раз так, то где-то в потаенных уголках моего сознания зашевелилась мысль: «Может быть, и впрямь — рискнуть привезти его сюда, а почувствую, что не справляюсь — всегда есть Мелисса…»

— …Но последнее слово, конечно, за тобой, — словно эхо донесся до меня ее голос, — ведь когда ты подыщешь себе жилье, вы, естественно, переедете вместе.

На встречу с ветеринаром со всей скоростью, на которую были способны мотор и колеса, меня подгоняло прежде всего чувство вины: не возьму я — не возьмет никто другой. Я легкая мишень, когда дело касается животных, и все это знают. Я была ветераном среди волонтеров всевозможных организаций, которые помогали четвероногим по всему Майами, а когда еще мы жили с Джорджем, я часто приходила домой в слезах, вопреки всем разумным доводам умоляя взять из приюта собачку или кошечку, которым грозила эвтаназия, если не найдется хозяин. Мое единственное по сию пору столкновение с законом, таким образом, произошло в мою бытность студенткой колледжа, когда я участвовала в акции протеста у центра по изучению приматов, за что и была арестована. А в школьные годы меня до самого порога всегда сопровождала стайка бродячих собак и кошек, которым я отдавала свой пакет с завтраком, не задумываясь над тем, что буду делать на большой перемене.

«Все из-за отсутствия зрелой твердости характера и трезвости ума, — сказала я себе почти сердито, едва вписываясь в место для парковки. — А все моя податливость при неумении предвидеть последствия — вот что привело, вернее, довело меня до того, что я здесь. Ни своего дома, ни денег, ни семьи — вот и весь итог долгих лет строительства того, что мне грезилось надежным будущим». Я поймала себя на том, что подспудно пытаюсь разозлиться. Видно, убедить себя в том, что ты зол и на то у тебя есть основания, проще, чем признаться себе, что ты просто в ужасе.

На дворе стоял до свирепости удушливый поздний август. Над раскаленным асфальтом колыхались похожие на сказочных джиннов серебристые волны восходящего воздуха, словно немые стражи у врат ветлечебницы. Секретарша за стойкой в приемной дружелюбно, даже ласково поприветствовала меня и незамедлительно вызвала Пэтти. Та высунула голову из-за двери прямо за конторкой и пригласила меня внутрь: «Заходите же!»

Я проследовала за ней вдоль рядов клеток с кошечками и собачками; не то чтобы я не замечала их раньше, скорее не давала себе труда задуматься о том, что ждет этих животных; мне все казалось, что хозяева временно оставили их на попечение ветеринаров и вот-вот вернутся, и все будет хорошо. Только сейчас я поняла, что тут не ждут бывших хозяев, а надеются на таких, как я: может, возьмут, а может — нет.

В конце коридора, обитого тесом, Пэтти открыла дверь в амбулаторную. На столе для осмотра пациентов стоял одинокий пластмассовый ящик без крышки.

— Это чтобы лучше узнать друг друга, — кивнула Пэтти.

Я подошла ближе и заглянула внутрь. «Какой же он крохотный», — мелькнула в моей голове мысль. Обе мои кошечки были приблизительно такого же возраста, когда я их взяла, но я уже и забыла, какими маленькими бывают двухмесячные котята. На вид он весил всего-то пару-тройку унций. Свернувшись в клубок, котенок замер у дальней стенки ящика — маленький пушистый комочек, который легко поместился бы у меня на ладони. В иссиня-черной шерстке ни проблеска иного цвета, зато вся она взъерошена, будто напитана статическим электричеством — это черта всех маленьких котят, словно само слово «гладкий» или «прилизанный» вздымает их шерстку дыбом. На месте глазниц — щелочки, стянутые швом, а на шее — специальный пластмассовый воротник, чтобы котенок ненароком не добрался до швов.

— Я сшила веки, — объяснила Пэтти, — чтобы не было видно пустых глазниц, а со стороны казалось, будто он спит или еще не проснулся.