Миша Бастер - Перестройка моды

К тому времени я уже занимался в кружке. Причем в кружок мы пошли вместе с двоюродным братом. Кружок вел знаменитый Израиль Исаакович Гольдберг. Там мы учились композиции кадра, технике проявки и печати. Приносили фотографии и Израиль Исаакович отмечал ошибки. Но основная учеба шла в спорах между ребятами. Откровенно говоря, я комплексовал со своей «Сменой» перед ребятами лучше экипированными. Для кружка я иногда просил дядю Володю разрешить мне что-то снять его широкоформатными «Любителем» или «Москвой». Впрочем, прозаниматься долго фотографией не получилось, потому что меня унесло новым увлечением – археологией. От того же Дома пионеров организовывались выезды на раскопки и в них участвовали ребята из кружков. Увлечение раскопками разбавляло школьные годы, которых стало одиннадцать, вместо десяти. К ним прилагалась синяя гимназическая форма, с ремнем. И этой формы было два вида – хлопчатобумажная и шерстяная. Догадываюсь, каких усилий потребовало это у моей мамы, но она все-таки купила мне шерстяную, которая считалась престижней.

М.Б.Фотография отошла на второй план?

С.Б.Фотография при этом заглохла; дядя Володя заболел, в фотокружок как-то неудобно, дома негде. Чтобы поступить в институт, надо было иметь рабочий стаж два года, и я устроился в Театр Советской Армии, поскольку он был не так далеко. И учился днем, а вечером работал осветителем. Там меня приняли в комсомол. Секретарем была, по-моему, актриса Алена Покровская, а простыми комсомольцами, служившими в армейской команде театра, были Сергей Шакуров, Сергей Никоненко и другие, ныне небезызвестные люди. А вот фотографией я там занимался с Сергеем Реусенко, тоже служившем, с которым после театра не общался.

М.Б.Работать в тот период надо было обязательно?

С.Б.Вышел указ про двухлетний стаж, необходимый для поступления в институт. Возможно, были крутые люди, которые могли это дело обойти, но я к крутым не относился, да и работа в театре мне нравилась. К тому моменту нас разуплотнили и мы переехали в Останкино, на улицу Королева. Ситуация изменилась, двухкомнатная квартира казалась раем и мать сияла от счастья. Экспедиции закончились, сложился другой уровень общения, который украшался гуляниями по ВДНХ. В итоге я поступил, несмотря на чудовищный конкурс, в институт Культуры на отделение Культпросветработы. Специализация режиссер народного театра. Учеба давала отсрочку от армии и все казалось прекрасным. Но случилось так, что однажды я сжег свой комсомольский билет. Это была глупая бравада, и с высоты прожитых лет, думаю, что если подобное делать, то тогда уж на Красной площади…

В результате меня исключили из института. На комиссии в военкомате, на вопрос о том, падал ли я когда-нибудь в обморок, я честно ответил утвердительно. Я действительно несколько раз падал, и мама обращалась к врачу. Думаю, это были голодные обмороки. Не потому, что есть было нечего, а просто где-то набегавшись на голодный желудок, терял сознание на короткий срок. Стали проверять, расспрашивать и что-то их озадачило, в результате чего мне дали страннейшую статью 26, с диагнозом «каталепсия с редкими припадками». Чем удивили и меня и окружающих. Слово это для меня было непонятным, я пытался искать его по всяким энциклопедиям и еле нашел.

М.Б.Вообще каталепсией называют «восковой гибкостью», которую наблюдают у катотоников-шизофреников. Рассматривают как следствие максимально выраженной внушаемости и повторением увиденных жестов и слов…

С.Б.С другой стороны, я обрадовался такому резкому освобождению, но радоваться пришлось не долго. Потому что статья сделала меня изгоем. То есть на нормальную работу устроиться было невозможно. И я пошел грузчиком на базу снабжения вагонов-ресторанов. Конечно, мне повезло, что сразу попался хороший шеф-повар, который хорошо ко мне относился, делал за меня всю отчетность и поэтому больших финансовых проколов не было. Могу сказать, что эти поездки были замечательны. Я открыл для себя

Среднюю Азию, Душанбе, Самарканд, Караганду, Лениногорск – это были потрясающие впечатления. Красота невероятная, жизнь какая-то настоящая. Мне тогда исполнился двадцать один год, и насколько знаю, я был самым молодым директором вагона-ресторана. Купил себе два фотоаппарата – один ФЭД, другой Зенит, об иностранных почему-то не задумывался и стал снимать пейзажи, жанровые сценки.

В поездах существовала своя отдельная жизнь, в вагонах-ресторанах гуляли отдыхающие, каталы и освободившиеся зеки. В общем, от директора было одно название, потому что участвовать надо было во всем. Но я потом понял, что это все здорово, но нельзя же всю жизнь прокататься, поэтому года через два оттуда ушел. На двоих с моим тогдашним другом Кириллом Кацевманом продюссировал «группу», тогда еще так называлось – не было точного определения ВИА или рок-группа. Устраивали сэйшены. Группа называлась «Орфей», солистом в ней был Леня Бергер, а на лидер-гитаре играл Слава Добрынин. Вернее, он тогда был Славой Антоновым, но ему пришлось сменить фамилию, когда он стал писать песни, потому, что уже был Юра Антонов. С Юрой я тоже подружился. В 1969-м году. Точно это помню, потому что у меня долго хранилась подаренная им в этот день фотография с надписью. Мы с ним довольно плотно дружили, и позднее я оформил ему несколько пластинок. Как, впрочем, и Славе. Ну вот, вернувшись к столичной жизни, окунулся в ситуацию «слоеного пирога» отношений, когда опять нужны были подтверждения статуса, в первую очередь визуальные. Сменил несколько работ, причем некоторые были достаточно экзотическими. Вплоть до работы инструктором по физической гимнастике на галантерейной фабрике, использующей труд инвалидов…