Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Но Реальное – это не «настоящая реальность» за виртуальной, а пустота, которая делает реальность неполной или непоследовательной. Цель любой символической Матрицы – скрыть эту непоследовательность. Один из способов скрыть ее – заявить, что за нашей неполной и непоследовательной реальностью существует еще одна, в структуре которой нет ничего невозможного или тупикового.

«Большой Другой» также обозначает здравый смысл, которого можно достичь посредством свободного размышления. В философии одну из самых значимых его трактовок представил Юрген Хабермас с его регулятивным идеалом согласия. И именно «большой Другой» все сильнее распадается в наше время.

Мы имеем дело с неким фундаментальным расколом. С одной стороны, существует объективизированный язык экспертов и ученых, который уже невозможно переложить простыми, доступными для всех словами. Он появляется в повседневной речи в виде вычурных определений, которые никому не понятны, но при этом постоянно встречаются в поп-культуре: черная дыра, Большой взрыв, квантовые колебания, суперструны и т. д. И в естественных, и в социальных науках вроде экономики экспертный жаргон представлен как неоспоримое объективное тайное знание, при этом неприменимое к нашему обыденному опыту. Разрыв между научным знанием и здравым смыслом не сокращается, и именно этот разрыв делает из ученых поп-культурных героев, которых «необходимо знать» (феномен Стивена Хокинга).

Обратная сторона этой объективности проявляется в том, что в культурном плане мы сталкиваемся с множеством жизненных стилей, которые невозможно объяснить языками друг друга. Лучшее, чего мы способны добиться, – их мирного сосуществования в поликультурном сообществе. Символом сегодняшнего мира, наверное, могли бы стать индийские программисты, которые на работе блещут техническими познаниями, а вечером ставят свечу к алтарю местного индуистского божества и воздают почести священным коровам.

Этот раскол идеально виден на феномене киберпространства. Предполагалось, что оно объединит весь мир в одну большую деревню, а на деле мы просто с разных сторон засыпаны противоречивой нелогичной информацией. Вместо большой деревни мы получили множество «маленьких других» племенных идентичностей на выбор. Чтобы избежать недоразумений, оговоримся: Лакан не пытается низвести науку до одного из ее произвольных нарративов на равных основаниях с политкорректными мифами. Наука прикасается к Реальному; научные знания – знания в реальности. Тупик здесь лишь в том, что научное знание не может выступать в роли символического «другого Большого». Разрыв между современной наукой и здравомыслящей философской онтологией Аристотеля здесь непреодолим. Этот разрыв начался еще с Галилея и был доведен до предела в квантовой физике, где мы имеем дело с базовыми законами, которые действуют, и которые при этом невозможно перенести в наш опыт представлений о реальности.

Теория общества риска и его глобальной рефлексивизации верна в своем упоре на то, что мы движемся в обратном направлении от классической универсалистской теории Просвещения, которая предполагала, что в долгосрочной перспективе фундаментальные вопросы могут быть разрешены отсылками к экспертному «объективному знанию». Сталкиваясь с противоположными точками зрения на экологические последствия, скажем, культивирования генно-модифицированных овощей, мы не найдем окончательного экспертного консенсуса. И проблема не только в том, что важные проблемы замалчиваются, потому что наука финансово зависима от огромных корпораций и госсектора: она и сама по себе не может дать ответ на все вопросы.

Десятилетиями ученые предсказывали гибель лесов Земли, но недавно мы узнали, что проблема в слишком быстром их росте. Недостаток теории общества риска в том, что она делает акцент на этих иррациональных затруднениях, в которых оказываемся мы, обычные люди. Нас раз за разом вынуждают принимать решения, хотя мы прекрасно знаем, что мы не в состоянии ничего решить, что наше решение будет рандомным. Ульрих Бек и его последователи предлагали проводить демократическое обсуждения и достигать консенсуса. Однако это не разрешает парализующую дилемму: почему демократическое обсуждение должно приводить к лучшим результатам, если большинство людей невежественны?

В таком случае политическую фрустрацию большинства можно понять. Их призывают к выбору, в то же время подспудно давая понять, что они не в состоянии по-настоящему что-то решить, объективно взвесить все «за» и «против». Выходом из тупика становится отчаянное обращение к теориям заговора, попытка хоть за что-то когнитивно зацепиться.