Виктор Козько - Сад

— На месте, шагом марш!

Махали руками, грелись.

Прижимаясь к стене, с кожушком под мышкой, пробирался по коридору Сидор.

— Нам бы только до весны продержаться, — говорила Ольга Ивановна, — а там всс будет хорошо. Мирон Афанасьевич всего добьется. Будет у нас дом. Наш дом. Будем мы в нем жить, учиться, расти.

— А когда вырастем? — спросила маленькая девочка.

— Замуж, наверно, повыходите, — ответила Ольга Ивановна.

Девчонки засмеялись.

В комнату осторожно прошел Сидор, жестами показывая, что он мешать не будет, набросил на плечи Ольге Ивановне кожушок и на цыпочках пошел назад, тихо скрипнул дверью.

Девчонки молча смотрели на Ольгу Ивановну.

— Вот хорошо! — сказала она, поднялась и подошла к кровати, на которой, прикрытая драными одеялами, лежала больная девочка. Ольга Ивановна прикрыла еще ее и кожушком, вернулась назад.

— Это правда?.. — начала все та же маленькая.

— Что правда? — отозвалась Ольга Ивановна.

— Что вы с Мироном Афанасьевичем воевали в одном отряде? — спросила вторая девочка.

— Кто вам сказал? — удивилась Ольга Ивановна.

— Он вас от смерти спас, — торопливо подсказала третья.

И пошло:

— Из рук фашистов вырвал.

— На коне увез.

— Потом белого коня подарил.

— А сам ездил на черном.

— Вы вместе ходили в бой.

— И фашисты тряслись, когда видели черного и белого коня…

— Лепик вам рассказывал? — догадалась Ольга Ивановна.

— Он. Сам видел.

— Придумщик! — произнесла дрогнувшим голосом Ольга Ивановна, и на глазах выступили слезы.

То ли тронула ее выдумка Лепика, то ли хотелось ей в эту минуту, чтобы так и было в прошлом — скакали они с Мироном на черном и белом конях.

В кабинете председателя колхоза стояла буржуйка. И кабинетом-то помещение назвать можно только потому, что находился тут письменный стол на двух тумбах. А так изба избой.

Якуб бросал в печку полешки, а Мирон вышагивал по комнате, заложив руки за спину.

— Сидор соседке пол постлал, — посмеялся Якуб. — Знаешь, какую плату взял? На три метра свою изгородь в ее огород передвинул. Вот захватчик!

— Что ты мне о Сидоре! И так тошно…

— Может, он правильно живет, а не мы? Сидит себе, как крот, запасается. А мы все о светлом будущем… Людей еще кое-как поднимаю, а коровы голодные на мои призывы не встают… А падет скот, далеко меня повезут и бесплатно.

— Не ной! Паникеров, знаешь… К черту! Пойду к Петровичу. Упаду на колени. Скажу: батька… — Мирон потряс в воздухе сжатыми кулаками и прижал их к груди.

— У него у самого штаны в заплатах, — сказал Якуб.

— Да ведь дети! — вскричал Мирон. — Нет у государства задачи важней, как их поднять!

Теперь уже в настоящем кабинете — с портретами вождей на стене — сидел крупнотелый пожилой человек, усадив Мирона против себя, и говорил:

— Братка ты мой, партизан. Легче мне было вести вас в бой, чем теперь говорить: нет, нет, нет…

Мирон молчал, опустив голову. Игнатий Петрович посмотрел на него, продолжал:

— Обутку кое-какую дам. одежду подкину. А леса нет. Ни доски, ни бревна. Республика строится. Ведь все дотла… Мы и детдом создали в сельской местности с тем расчетом, чтобы как-то сами… Может, председателю колхоза напишу. Или сам зайди. Как его? Помню, Якуб…

— Зайду, — кивнул Мирон.

— А что ты о саженцах говорил? Это зачем?

— Сто сорок саженцев яблонь. — ответил, не поднимая головы. Мирон. — По числу моих гавриков.

— Поясней, братка.

Мирон закашлялся, долго ухал, а отдышавшись, добавил:

— Детям витамины нужны. Как без. них? И вообще…

Но Игнатий Петрович уже крутил телефонный диск, уже кричал в трубку:

— Лесхоз! Матвей Борисович! Эго я, да я. План по посадке хвойных и дуба выполнили, знаю. Нужны саженцы! Сто сорок яблонь! Не меньше! И чтоб к весне. Ты понял? Это и есть спецзаказ. Сто сорок штук и ни одним меньше…

И, уже кладя трубку, договорил тише:

— По числу гавриков…

Спасибо, — проговорил Мирон и поднялся. Молча пошел к двери.

Уже в своей комнате он сидел на табуретке, прислонясь спиной к теплой печи, и растирал разутую ногу.

В комнату прошла Ольга Ивановна, принесла таз с теплой водой и поставила у ног Мирона.

На окне занавески не было, и с улицы на них хмуро смотрел Сидор.

— Все эти дни я думал, — сказал Мирон, опуская ноги в воду и морщась, — о вас…

— Обо мне? — испуганно вскинула глаза Ольга Ивановна и поднялась с корточек.

— И о погибших моих товарищах.

Мирон твердо посмотрел в лицо Ольги Ивановны: