Виктор Пелевин - 46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью

— Хари, конечно, все те же, и петухи кричат по три раза, но случаются же в эпохах мелкие различия? Вчера была Кейт Мосс, а сегодня Жизель Бундхен, раньше мы пили воду из-под крана, а сегодня — evian, раньше все модные девушки носили этнику, а теперь в моде платья в крупный горох. Такие различия вас совсем не интересуют? Может быть, они тоже могут быть полезны для того, чтобы понять, как заводится машинка человеческого ума.

— Вот вы говорите — вчера была Кейт Мосс, а сегодня Жизель Бундхен. А где, можно спросить, «была»? В каком пространстве? В моем личном измерении ни одной из них не было ни вчера, ни сегодня. Как и я, вы можете с уверенностью говорить только о происходящем в собственном уме. Попытки апеллировать к некоему универсальному пространству сведутся только к таким вещам, как «объем продаж», «охват», и так далее. Говоря об «охвате», мы можем, конечно, поискать арбитра в лице какой-нибудь «Гэллап медиа». Но не забывайте, что не очень понятно, «Гэллап» она у нас, или не совсем. Поскольку неясна даже природа пространства, относительно которого мы выносим суждения, эти оценки очень зыбки — если сказать по-научному, весь подобный арбитраж имеет природу голимого понта и опирается только на непреодолимое желание арбитра жить и дальше. Мелкие различия, конечно, случаются, но не между эпохами, а между продуктами потребления. Я говорю не про то, что этих различий нет, а про то, что появление мелких различий между товарами не приводит к началу новой эпохи, даже если эти товары — президенты. Новая эпоха всегда связана с появлением других духовных ориентиров. А то, на что все модные девушки, в том числе и президенты, надевают свою гороховую этнику, не меняется уже много тысяч лет. Я бы, возможно, следил за последними тенденциями в торговле, если бы зарабатывал этим на жизнь — не вижу в этом ничего дурного. Но мне трудно представить себе более грустную судьбу, чем товаровед-доброволец на общественных началах, особенно в холодном климате, да еще в эпоху неясных общественных перспектив. Машинка человеческого ума заводится совсем не этими пустяками.

— А как вы черпаете такую уверенность? Вы так можете про себя сказать — «я уверен в том-то и том-то»? В моем собственном уме, допустим такое, столько всего творится, что проще судить о моде на платье в горошек, чем о чем-то более задумчивом.

— Я о том и говорю, что мода на платье в горошек, о которой пишут этнические журналы, или мода на этнику, о которой пишут журналы горохового спектра — это нечто настолько задумчивое, что ума не хватит дажет отдаленно понять, что это такое на самом деле. Там нет ничего конкретного или настоящего. Был такой философ Шопенгауэр, который написал книгу «Мир как Воля и Представление». Он имел в виду «волю» в значении силы воли, а «представление» — в смысле идеи. Сейчас тоже можно рассматривать мир как волю и представление, только «воля» будет означать свободу выбирать между этническими и гороховыми платьицами, а «представление» будет означать перформанс, балаган. У этого мира есть только одно назначение — быть пространством сбыта мануфактуры. Все суждения по его поводу, которые можно встретить в медиа, не описывают никакой другой реальности, кроме создаваемой самими медиа, причем этот мираж существует только несколько минут, необходимых членам целевой группы для оплаты покупки. Это как бы эрзац матрицы для стран третьего мира. Только это не та матрица, из которой невозможно выбраться — это ее картонно-дерматиновое подобие, в которое надо очень долго вглядываться, чтобы суметь увидеть. А что касается уверенности, то у меня ее нет ни в чем. Но неуверенности нет тоже.

— Знакомы ли вы с «шопенгауэровским» эссе месье Уэльбека «Мир как супермаркет и насмешка»? Насколько вообще для вас важно и интересно то, что делают современные западные писатели?

— Этого эссе не знаю, но думаю, что оно на ту же тему. Уэльбек мне нравится, и многие западные писатели тоже. Западный писатель — это то же самое, что русский писатель, только не такой опущенный природой и обществом. То, что делают современные западные писатели, мне часто бывает интересно. Но я не могу сказать, что это для меня важно. Как поет Мумий Тролль — «Знаешь, мне уже не важно… Все не так уж важно…»

— Да, у Уэльбека примерно о том же, о воле к новой покупке. А можно расшифровать «многие писатели нравятся тоже» — кто?

— Последнее большое событие для меня — John Burdett, Bangkok 8 — я, правда, не знаю, вышла она уже или нет, мне прислали гранки. Понравилась Yoko Tawada — это такая маленькая кафочка-японочка. Это из самых новых. Из американцев мне очень нравится George Saunders — книги CivilWar Land in Bad Decline и Pastoralia. А из старых нравится Robert M. Pirsig, обе его книжки. Это совершенно уникальный писатель, у него роль героя, трансформирующегося в процессе повествования, выполняют идеи. Из англичан самое интересное, что сейчас вспоминается — Wasp Factory, которую написал Iain Banks. Я, когда начинал ее читать, думал, что wasp — это white anglo-saxon protestant, и передо мной очередная социальная сатира. Но оказалось, что там действительно про ос.