Андрей Колесников - ООО «Кремль». Трест, который лопнет

Вместо договора эпохи высокой нефтяной конъюнктуры и восстановительного роста «Колбаса в обмен на свободу» на подпись подан социальный контракт «Крым со скрепами в обмен на свободу». Тот же кошелек, только наполовину пустой. И пустоту в нем занимает государственная идеология.

Пока, судя по данным соцопросов, граждане готовы голосовать и за такой кошелек. А если в нем будут меняться пропорции – скреп станет заметно больше колбасы? Что тогда? Надолго ли хватит «новой нормальности» как защитной реакции от кризиса? Который оттого, что к нему привыкают или стараются не замечать, не становится менее социально опасным.

«Новая нормальность» говорит, что так жить можно и хуже уже не будет. Однако новая реальность состоит в том, что это не середина или конец кризиса, а его начало, в котором еще даже не до конца обозначены и изучены тенденции.

И совсем не придуманы антидоты, применение которых возможно только после отказа от изоляционизма, антисанкций, от поддержки перераспределительной олигархии, после радикального изменения бюджетных приоритетов и возвращения экономической конкуренции.

«Новая нормальность» – это эффект Гудини – Копперфильда. Когда фиолетовый дым исчезнет, а распиленную ассистентку разнесут по разным углам, публика наконец разглядит новую реальность.

Если, конечно, ей снова не покажут какой-нибудь новый захватывающий фокус. С наперстками, например.

2015 г.

Никто не столкнет Украину с европейского пути, сказал давеча Виктор Янукович. Кроме него самого, заметим попутно. Очень напоминает старую марксистско-ленинскую мантру «Мы встали на этот путь и с него не свернем». Неважно, куда он ведет… А вот, собственно, решение Виктора Федоровича повернуться лицом к Востоку полностью соответствует мифологизированному массовому российскому сознанию, иной раз совпадающему с сознанием ближнего круга президента России. 30 % респондентов Левада-центра сообщили, что считают на тот момент еще готовое состояться решение о сближении Украины с ЕС «предательством славянского единства». Именно предательством – это чисто советское по жесткости, даже со сталинским акцентом, определение, как «энерджайзер», продолжает работать, работать, работать в головах постсоветских граждан.

Как и миф о славянском единстве, который позволяет особым образом относиться, допустим, к сербам и болгарам и употреблять в обиходном словесном обороте странное словосочетание «лица с неславянской внешностью».

Мифы, если вообще умирают, то очень долго. Разлагаясь в мозгах и переживая иной раз второе рождение.

Как объекты архитектуры советской эпохи, они не разрушаются в одночасье и, даже если уже не пригодны для жилья, стоят, как живые памятники эпохи, когда-то столь нелюбимой, потом вызывавшей ностальгию, а теперь – агрессивную защиту.

Здесь есть еще один элемент постсоветской инерции: 61 % опрошенных тем же Левада-центром россиян считают, что Украина не заграница (миф о братстве, он же еще и имперский миф), 37 % думают, что это все-таки независимое государство. Примерно такое же отношение к Белоруссии. Обратное соотношение – взгляд среднего россиянина на Грузию. Хотя 36 % не считающих эту страну заграницей, притом что Россия вроде бы недавно с ней воевала и отношение к южному соседу не блестящее, – поразительная цифра. И сама по себе, и с учетом ее многолетней устойчивости (до войны не считавших Грузию заграницей было 38 % – в пределах погрешности).

Но эта империя вымышленная. Своего рода империя духа. И россиянин склонен отделять миф, дорогой ему как память или как механизм защиты от меняющегося внешнего мира, от реальности. А в реальности, конечно же, среднестатистический респондент понимает, что России Украина более выгодна как независимое государство и добрый сосед, чем подконтрольный сателлит (49 % против 35 %).

В общем, миф отдельно, жизнь отдельно.

Мифологическое сознание – это сознание большинства. Оно конформно по отношению к власти, оно консервативно. И то, что можно было бы принять за советскую консервативность, на поверку оказывается просто консерватизмом, неприятием перемен, бунтовщиков, нарушителей того, что считается нормой и нормативным поведением. В этой модели спокойно уживается уверенность в том, что политзаключенные в России есть (45 %), что бы там Путин с Песковым ни говорили, но при этом общий смысл репрессивного законодательства оценивается положительно – как стабилизация общественно-политической ситуации (27 %). Ограничение деятельности оппозиции, страх перед ней? Так считает меньшинство – 13 %.