Андрей Турков - Александр Блок

Опозоривший себя, так изолгавшийся, - уже не ариец. Мы - варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ - будет единственно достойным человека" (VII, 317). И ниже: "Последние арийцы-мы" (VII, 318). Не случайно записи о заключительной стадии работы над "Двенадцатью" перемежаются фразами, предвещающими появление "Скифов", написанных на следующий же день после окончания поэмы - 30 января 1918 года.

29 января Блок занес в записную книжку: "Азия и Европа", а также формулу, с которой только что выступила, вопреки ленинским рекомендациям, советская делегация в Бресте: "Война прекращена, мир не подписан" (IX, 387).

В той "вьюге" событий, где героям "Двенадцати" "не видать совсем друг друга за четыре за шага", и современникам поэта, и ему самому мерещились самые различные варианты дальнейшей судьбы России, измученной войной и решительно отказавшейся тянуть солдатскую лямку, служить "пушечным мясом" для Антанты.

"Третий Рим" самодержавия лежал в развалинах. Но в этой катастрофе многие "реальные политики" Запада увидели не начало эры "неслыханных перемен, невиданных мятежей", давно предсказывавшихся Блоком, я лишь стечение обстоятельств, счастливо благоприятствующих их давним алчным вожделениям:

Вы сотни лет глядели на Восток,

Копя и плавя наши перлы,

И вы, глумясь, считали только срок,

Когда наставить пушек жерла!

Стихи Блока полны гнева и презрения к тем, что, как крадущийся по следам двенадцати "пес паршивый", по-волчьи готовится к нападению.

Картина драматического противостояния Запада и России написана с огромной силой и масштабностью:

Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя,

И с ненавистью, и с любовью!..

Как и в "Двенадцати", в подобных строках сконденсированы огромный исторический опыт, противоборство различных взглядов на взаимоотношения России и Европы. Но в данном случае нас интересуют лишь некоторые значения созданного Блоком поэтического образа.

"Ненависть" по преимуществу адресована "подлому буржую", "псу паршивому", "легкоязычным витиям" (пушкинское выражение), призывающим к интервенции, словом, если вспомнить блоковскую запись, "морде" Европы.

"Любовь" же обращена ко всему лучшему, что было и есть в европейской жизни, европейской культуре, - к ее "лицу":

Мы любим всё - и жар холодных числ,

И дар божественных видений,

Нам внятно всё - и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений...

"Дикое имя" панмонголизма, картина торжества "свирепого гунна" становятся для Блока символом некоего грандиозного возмездия, которое - вслед за империей Романовых - постигнет буржуазию Западной Европы, если она посягнет на "музыку" русской революции.

Поэт не астролог, и его стихи не гороскоп. Было бы странно и смешно упрямо искать в них предначертаний исторических событий во всей их многообразной конкретности.

Важно блоковское стремление показать революционных "скифов" (обличаемых тогда на разные голоса) наследниками великих традиций и запевалами новой, мирной песни в одичавшем от войны мире:

В последний раз - опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

(Курсив мой. - А. Т.)

Важно вещее предчувствие катастрофичности, заложенной в европейской жизни, переданное Блоком с потрясающей силой.

"Двенадцать" и "Скифы" обозначили высочайший взлет творчества поэта, предельное самовыражение его личности и таланта.

Так в дни революционной грозы своеобразно исполнилась его давняя юношеская мечта: "...высший расцвет поэзии: поэт нашел себя и, вместе, попал в свою эпоху".

"Такого в русской литературе еще не было, - писал в марте 1918 года в дневнике один современник (Евгений Лундберг) и тут же спрашивал: - ...Но что он будет делать после "Двенадцати"?"

Как известно, Блок оказался одним из тех, кто сразу же после Октября заявил, что интеллигенция не только может, но и должна сотрудничать с Советской властью, и показал пример этого сотрудничества.

Поразителен один только перечень всех обязанностей, которые легли на его плечи в труднейшие послереволюционные годы: член коллегии учрежденного Горьким издательства "Всемирная литература", председатель дирекции Большого драматического театра, член редакционной коллегии Литературного отдела Наркомпроса, член совета Дома искусств, председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, член правления Петроградского отделения Всероссийского союза писателей...