Андрей Турков - Александр Блок

"Почему дырявят древний собор? - Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.

Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? - Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? - Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему - мошной, а дураку - образованностью" (VI, 15).

Особая моральная ценность этих знаменитых слов из статьи "Интеллигенция и революция" в том, что их написал не доктринер, чуждый поэтической прелести старых усадеб и потому равнодушный к их гибели, а человек, глубоко раненный разгромом, который постиг и Шахматове, и менделеевское Боблово.

Ни Бекетовы, ни Менделеевы не были помещиками; с их именами в памяти окрестного люда не могло быть связано никаких воспоминаний о жестокости, насилии, несправедливости. Но "черная злоба, святая злоба" не пощадила и домов этих идиллических землевладельцев, распространилась и на этот "угол рая неподалеку от Москвы", который, как писал Блок в последних набросках "Возмездия", приобрели Бекетовы, "не прозревая грядущих бедствий".

Так что поэт в своей известной статье не "читал рацеи" другим интеллигентам, а, в первую очередь, передавал то сложное переплетение мыслей и чувств, которое царило в его собственной душе.

Вспоминая юношескую влюбленность, поездки верхом по окрестностям Шахматова, Блок думает о том, что беднота "знала, что барин - молодой... что у него невеста хороша и что оба - господа":

"А господам,- приятные они или нет,- постой, погоди, ужотка покажем.

И показали.

И показывают. И если даже руками грязнее моих (и того не ведаю и о том, господи, не сужу) выкидывают из станка книжки даже несколько "заслуженного" перед революцией писателя, как А. Блок, то не смею я судить. Не эти руки выкидывают, да, может быть, не эти только, а те Далекие, неизвестные миллионы бедных рук; и глядят на это миллионы тех же не знающих, в чем дело, но голодных, исстрадавшихся глаз, которые видели, как гарцевал статный и кормленый барин. И еще кое-что видели другие разные глаза - но такие же. И посмеиваются глаза - как же, мол, гарцевал барин, гулял барин, а теперь барин - за нас? Ой, за нас ли барин?" (Запись 6 января 1919 г., VII, 354).

Блок с горечью отмечает иную, характерную для многих интеллигентов реакцию на происходящее: "...лучшие люди говорят: "Мы разочаровались в своем народе"; лучшие люди ехидничают, надмеваются, злобствуют не видят вокруг ничего, кроме хамства и зверства (а человек - тут, рядом)..." (VI, 16).

Блок увидел в революции мощный разлив народной стихии, закономерно выступившей из берегов прежней жизни. Еще в августе 1917 года, говоря о "пламени вражды, дикости, татарщины, злобы, унижения, забитости, недоверия, мести", вспыхивающем в миллионах душ, поэт писал: "задача русской культуры направить этот огонь на то, что нужно сжечь; буйство Стеньки и Емельки (т. е. Разина и Пугачева. - А. Т.) превратить в волевую музыкальную волну..." (VII, 296, 297).

Можно сказать, в "Двенадцати" поэт и пытался художественно осмыслить основные тенденции этого процесса.

В стихотворении 1905 года "Вися над городом всемирным..." есть примечательные слова: "голос черни многострунный". В них заключена мысль о богатстве его всевозможных оттенков и одновременно о том, что среди них есть и трагически противоборствующие между собой. Эта мысль воплотилась и в образном строе последней поэмы Блока.

Двенадцать красногвардейцев несут в себе самые разнообразные возможности, вплоть до шального разгула, в котором бессознательно проявляется их освобожденная сила, и сведения личных счетов, в которых, однако, таится зерно давней, в сущности - классовой, обиды. Как грозная туча, омрачающая небо, возникают в их душе отголоски первобытного, дикого бунта: стремления почувствовать себя хозяином хоть на час, "позабавиться" испугом в глазах былых "хозяев жизни", насладиться их унижением, обострить чувство перемены в жизни испытанным старым средством "поднятия духа":

Запирайте етажи,

Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба

Гуляет нынче голытьба!

Вековое недовольство слишком часто вспыхивало в русской истории чадящим пламенем слепого бунта, чтобы и на этот раз не случалось поспешных, жестоких актов, лихого разбойничьего наскока на жизненные блага, чтобы урвать себе хоть часть того, что награблено господами у отцов, дедов, прадедов...

Примечательно, что Блок давно размышлял об этом: "...нечего совать детям непременно все русские сказки, - писал он в 1915 году, - если не умеете объяснить в них совсем ничего, не давайте злобных и жестоких; но если умеете хоть немного, откройте в этой жестокости хоть ее несчастную, униженную сторону; если же умеете больше, покажите в ней творческое, откройте сторону могучей силы и воли, которая только не знает способа применить себя и "переливается по жилочкам" (IX, 276).