Виктор Живов - Виктор Живов о Евангелии в советских хрестоматиях, неофитстве и симпатичных 90-х

Но вот женщины рассказывают, что в засуху они «опахивали», волочили соху вокруг деревни и — пели духовные песни. Значит, это всё-таки не совсем язычество, если они пели духовные песни. Вот так это существовало. Сказать: нет, это не православие, это какое-то там язычество — по-моему, так нельзя. Это тоже форма православной жизни.

Конечно, я бы не стал прилагать к этой форме жизни эпитет «Святая Русь». Мне кажется, можно говорить о Святой Руси как о русских святых. Конечно, на Руси, как и во многих других православных странах, было много святости. Эта святость и образует святость земли, этой святостью земля и живет. Но всё население было очень далеко от святости.

Я этим занимаюсь, меня это интересует, мне кажется, это проблема важная: как люди представляли себе спасение, как часто они исповедовались, как причащались. Мне представляется (это не моя оригинальная точка зрения, так считал ряд ученых и в XIX веке), что русские исповедовались редко и, соответственно, редко причащались.

Я еще помню эту практику, она и сейчас продолжается, и я не вижу в ней ничего предосудительного, — практику причащений раз в год, это было совершенно нормально. Но, насколько я понимаю, в средневековой Руси люди могли причащаться раз в несколько лет, а некоторые, как пишет Василий Жмакин, хороший церковный историк, откладывали причастие до смертного одра.

У смертного одра есть свои удобства — никакой епитимьи нет, отпустят грехи — всё. Но есть опасность, что неожиданно помрешь, — тогда плохо. Но люди на этот риск, насколько я могу судить, в большом количестве шли. Опять же, это не значит, что они были неверующие, что они не молились. Но, конечно, много народу в церковь не ходило: в деревне часто церковь была ближайшая километров за десять, на Рождество да на Пасху сходят туда, и хватит. Так что не будем преувеличивать массовой религиозности людей Древней Руси.

Для верующего человека спасение — главная жизненная перспектива: тут поживешь-поживешь, а Там всё-таки вечность. Ясно, что весит больше. Конечно, мы живем и про это забываем, но порой всё-таки вспоминаем. В Средневековье люди жили, думая о том, что с ними произойдет потом. Как я думаю, русские средневековые люди часто считали, что спастись можно, так сказать, по случаю: Бог милосерд… Это сложный вопрос.

Как люди считали, какой процент пойдет в ад, какой — в рай? Что про это думал среднестатистический человек? Мы этого не знаем. У нас есть кое-какие источники, есть кое-какие апокрифы, где протагонист спрашивает у Архангела Михаила: «В день умирает семь тысяч человек, сколько спасется?» — и Архангел отвечает: «Семь». Какая-то мрачная перспектива.

Это всё-такие сочинения, идущие от тех, как правило, монашествующих, которые занимались устрашением населения, чтобы люди помнили о смертном часе и о том, что за свои грехи придется всё-таки ответить. Вот на таких людей, наверное, большое впечатление производило, что вы все грешники, вы все пойдете туда.

На Западе такое тоже было. Если почитать «Сумму теологии» Фомы Аквинского, видно, что для него важны схоластические проблемы, нормальный русский человек такими спекуляциями не занимался: как примирить милосердие Божие с тем, что такое количество не спасается. Он пишет, что, конечно, Бог многих предназначил к спасению, но люди в большинстве до этого не дотягивают.

Я подозреваю, что нормальный русский человек думал: ну, как-нибудь спасусь, ну что, меня Бог оставит? Может, какой святой человек попадется, за меня помолится, или до каких-нибудь мощей дойду, припаду, или иконы чудотворные помогут — много способов спасения. Поэтому регулярная исповедь никогда не была таким важным способом приготовления к спасению, как это было на Западе.

На Западе с какого-то времени Церковь очень мощно внушает населению, что, если не будешь часто исповедоваться, попадешь в ад. Ну, если не в ад, то во всяком случае в чистилище — тоже очень неприятная перспектива, ее очень боялись: как там тебя будут жарить, парить, держать в ледяной воде — ожидания страшные. Поэтому они чаще ходили исповедоваться. Русский человек думал: ну, как-нибудь. И есть довольно много историй про то, что я называю «незаконное» спасение.