Виктор Живов - Виктор Живов о Евангелии в советских хрестоматиях, неофитстве и симпатичных 90-х

Там есть два уровня преподавания: так называемые undergraduates («маленькие» студенты, это почти уровень нашей школы, немножко побольше) и graduate — они профессионализируются. «Маленьким» я читаю Russian Medieval Culture and Early Modern Russian Culture. Это очень общий курс: там и про историю, и про древнерусское искусство, про икону, и про православие, и про литературу — всё вместе. Человек двадцать пять ко мне приходит, это прилично.

Специальные курсы для старших студентов я тоже читаю: лингвистику почти перестал читать — нету спроса, читаю литературу и историю культуры, потому что это востребовано. Общая лингвистика вполне продолжает существовать — славянская лингвистика кончается, в Америке ее уже практически нет. Где-то она еще есть, в Германии, например, а в Америке почти нет. Вот наше поколение вымрет, и всё закончится. В Беркли, во всяком случае, я уйду на пенсию, еще одна моя коллега, — и больше ничего.

В России другая ситуация, во всяком случае, с лингвистикой. Во-первых, русский у нас — национальный язык, у него другая позиция. С английским языком в Америке тоже не так плохо, как со славянской лингвистикой. Так что тут есть понятная диспропорция. Но вообще конфигурация гуманитарной науки в России другая, чем в Америке. Здесь я лингвистикой продолжаю заниматься, у меня есть аспиранты, в Институте появляются молодые сотрудники — пока это живет. Как долго будет, не знаю.

Понимаете, нельзя сказать, что нынешняя государственная политика в отношении науки создает хорошие условия для гуманитариев, скорее наоборот. Кому на Руси сейчас жить хорошо? Тому, кто сидит на чиновничьем месте и может из этого места извлекать доходы. Это всё-таки не про науку. Конечно, это создает неважные условия, но как-то мы выживаем. Всё-таки не все только о деньгах думают, так что ничего.

— На чем сейчас сосредоточены Ваши научные интересы?

— Я кончил большую книжку, которую писал лет двадцать, — это история языка русской письменности. У меня есть по крайней мере два больших проекта на дальнейшее: я хочу написать книжку про грех и спасение в истории русской духовности. Я довольно много про это написал, но довольно многого не сделал. У меня есть достаточно простой замысел работы о том, как покаяние отражается в русских житиях.

Я прочитал около трети русских житий. Это сложное занятие: это же не Димитрия Ростовского нужно читать (это жития конца XVII — начала XVIII века) — нужно читать жития того времени, когда они были произведены. А это сложно, потому что они существуют во многих редакциях, зачастую нужно идти в архив, сидеть с рукописями, много их сравнивать — это кропотливая работа.

Я хочу сделать какую-то работу про епитимийники. Я занимался XVIII веком, историей того, как люди исповедовались, причащались или бегали от исповеди и причастия. Кроме того, мы с одной коллегой хотим издать древнерусскую рукопись, она интересна лингвистически.

— У Вас очень много работ по XVIII веку. Чем Вас привлек именно этот период?

— Я не занимаюсь только XIX и ХХ вв., потому что это слишком близко, и слишком трудно, на мой взгляд, отвлечься от твоих сегодняшних вкусов, предпочтений. А XVIII в. — это уже достаточно далеко, как и Средневековая Русь, которой я тоже довольно много занимался.

XVIII век — едва ли не главный для понимания того, как мы живем. Тогда мы поменяли вектор развития. В XVIII веке Европа хлынула в Россию в таких масштабах, каких до этого не было, элита преобразовалась на европейский манер, произошло то, что я бы назвал расколом общества — общество раскололось на две части. Это имело многочисленные последствия для развития России. Язык, на котором мы сейчас думаем, система понятий сложилась именно в XVIII веке.

— Вы занимались историей русского литературного языка. Такого рода занятия неизбежно сопряжены с занятиями церковной историей. В советское время это нередко приводило к проблемам, например, ставший сегодня классическим учебник Б. А. Успенского по истории русского литературного языка был первоначально опубликован за границей. А Вам приходилось с этим сталкиваться?