Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Как и мыслители тайных обществ, Ключевский через много десятилетий увидел гибельную противоречивость политического процесса, который самодержавие навязывало России.

«Петр – деспот, своей деятельностью разрушил деспотизм, подготовляя свободу своим обдуманным произволом, как его преемники своим либеральным самодержавием укрепляли народное бесправие».

Первый император своими реформами разбудил в русском человеке – прежде всего дворянине и «вышедшем в люди» разночинце – понятие о своем достоинстве, о своем высоком долге и при этом поместил его в жесткую структуру, основанную на всеобщем политическом рабстве. Это рождало мучительный духовный дискомфорт, который, усугубляясь в эпохи «либерального самодержавия» с их иллюзиями, порождал отчаянные попытки привести внутреннее самоощущение в соответствие с реальным общественно-политическим положением: мятеж декабристов, кровавый героизм народовольцев и так далее…

Разумеется, гениальный гигант стоит – помимо всего прочего – и у истоков русского освободительного движения (сам того отнюдь не желая!). Но какой путь приготовил он стране…

Петр, ликвидировав изобилующее разнообразными неустройствами сословное Московское государство, вместе с тем уничтожил и то ценное, что в нем потенциально имелось, – начатки представительного принципа. Рабство крестьян было им не просто закреплено, но возведено в абсолютный принцип и – в процессе податной реформы – распространено на всех «вольных и гулящих», кто еще сохранился в стране. Эта абсолютизация рабства не могла не повлиять тяжелейшим образом на сознание дворян, несмотря на кажущиеся выгоды их положения.

Лунин, как и Фонвизин, все это прекрасно понимал и сказал об этом с присущей ему чеканностью. В письме от 22 октября / 3 ноября 1839 года он пишет:

«Рабство пришло к нам не прямым путем, но случайно, во времена недавние, когда уже все просвещенные народы признавали оное не сообразным с законами божественными и человеческими».

И далее, говоря о возобновлении после Смутного времени указа о запрещении перехода крестьян:

«Вероятно, увлекаясь временными выгодами, не предусматривали окончательных последствий возобновленного указа. Приводимый в различные времена и царствования в постепенно большую силу и объятность, он, по существу дела, лишил многочисленную часть народа покровительства законов, предав оную произволу частных лиц».

И делает сноску: «Петр I, Екатерина II».

Читая Фонвизина и Лунина сегодня, мы особенно отчетливо слышим голоса наших духовных пращуров, убеждавших современников и потомков, что между полусвободным и свободным человеком – пропасть, что просвещение и рабство – «две вещи несовместные», что человек не может быть свободным в науках или искусствах и рабом в жизни общественной, что «тайная свобода» в рабском мире – штука тяжкая, требующая смертельного напряжения духа, что с «тайной свободой» редко доживают до старости…

Обвиняя первого императора, они обвиняли созданную им систему, против которой и «восстали на умственный подвиг»; говоря о двойственности петровских реформ, их политической порочности, они предрекали усугубление невыносимого для сильной души раскола, разлада. Они понимали и жаждали объяснить не просто причины, что привели их со товарищами в тайные общества, но и сами корни трагического неблагополучия, которое пытались они врачевать…

Размышляя в Сибири о тернистом пути России, они приходили к неизбежному выводу, что подвиг людей тайного общества венчал долгую и мощную традицию сопротивления самовластию.

Подробно обозрев отечественную политическую историю после Петра, бросив внимательный взгляд на события 1730 года – попытку князя Дмитрия Михайловича Голицына с единомышленниками ввести конституционное правление, – на деятельность и судьбы Новикова, Радищева и Княжнина, на замыслы конституционалистов екатерининской эпохи, идеи некоторых лидеров переворота 1801 года, позиции русских поэтов-обличителей, Лунин провозгласил:

«Из сего следует, что все люди отличные в России видели и чувствовали несовершенства существующего порядка и стремились во все времена, явно или скрыто, к достижению цели Тайного союза».

Эти «люди отличные» были, собственно, дворянским авангардом, который отнюдь не совпадал с просвещенным дворянством. Консерватор Щербатов далеко превосходил по своей образованности Радищева, апологет неограниченного самодержавия Феофан Прокопович не уступал по просвещенности князю Дмитрию Михайловичу Голицыну с его конституционными идеями, вряд ли кто-нибудь из декабристов превосходил просвещенностью Уварова, мечтавшего остановить на пятьдесят лет развитие России, и так далее. Просвещенность отнюдь не была синонимом прогрессивности.