Михаил Герман - В поисках Парижа, или Вечное возвращение

Все же ответить на вопрос, почему Париж остается для миллионов людей и – среди них для меня – лучшим городом в мире, вряд ли возможно. Даже написав эту книгу. Так хотелось бы поверить в правоту Кокто, считавшего, что «иностранцы лучше нас знают Париж».

Василий Яновский в своих известных мемуарах «Поля Елисейские. Книга памяти» писал, что определяет сам воздух Парижа словом «свобода». В значительной мере моя устремленность к Парижу укоренена в той несвободе, в которой прошла бульшая часть жизни моего поколения. Париж был воплощением всего того, чего нас насильственно лишили, главной заграницей, был местом, куда – мы точно знали – никто не попадет никогда.

Для меня он стал и живой альтернативой тому, что мне в этой жизни ненавистно. В несомненно внешнем, но тоже бесконечно важном стиле парижской жизни так редки угрюмое хамство и угодливость, униженность, страх, уныние, озлобленность, постоянная зависимость от того, чту скажут вокруг, убийственная серьезность, плебейская уверенность в собственной исключительности (вместо нее – ироничная гордость Парижем), недоверие к интеллекту, ненависть к уму.

«Есть, и с избытком, – ответят мне. – Только иностранцу этого не видно!»

Но – Париж у каждого свой. Тем более если речь (опять-таки!) идет о любви, о чувствах не француза, но странника, выросшего в тоталитарной стране, с детства искавшего Париж и создавшего собственный миф о нем.

Тут уж Париж и автор книги о нем остаются наедине.

Да, тот, кто полюбил Париж и решился о нем писать, никогда не завершит свой труд. Тем более у Парижа есть еще одна странность: что бы ни писали о нем, обычно оказывается близким к истине, – нет суждений, которым он не давал бы равнодушно-снисходительного основания. Он, как комиссар Мегрэ, «никого не презирает» и лишен амбиций, поскольку не имеет соперников.

Мне кажется, именно сейчас, и только сейчас я сажусь писать эту книгу. Но уже не тщусь дописать ее до конца. Куда спешить? О Париже невозможно писать, думая, что потом писать станет не о чем. Жизнь человека неизмеримо короче, чем жизнь города и тем более чем память о нем. И тот, кто полюбил Париж, никогда, хотя бы в мыслях, его не покинет.

А я – так уж случилось – все в нем люблю, даже печаль пустынных вечеров, люблю тревожные звуки ночного города, теплоту каменных парапетов Сены; «банный» (Бунин) запах метро, бесконечные переходы и надоевшие рекламы станций, нежданный взлет его поездов на эстакады, когда открывается сверху панорама Пасси, бульвар Гренель, мосты, крыши госпиталя Сальпетриер или рекламы бульвара Рошешуар; темно-платиновый призрак Вандомской колонны в проеме ночной рю де ла Пэ, «Нимфеи» Моне в музее Мармотан, грохот поездов у Батиньольского туннеля, тревожную тишину над неподвижной, изумрудно-черной водой канала Сен-Мартен, провинциально-царственное безмолвие прекраснейшей в мире площади Дофин и за нею – бронзового Генриха IV на стрелке Сите, сиреневатый льдистый туман над Сеной в редкие морозные дни, вкус и запах petit vin у стойки дешевого брассри в Менильмонтане, крутые улочки за Пантеоном, нечаянные улыбки прохожих, трогательную элегантность стариков, зеленые комбинезоны старательных мусорщиков, огни перекрестка Вавен, милый «Отель де Мин», столько раз бывший нашим домом, вечный «Поцелуй» Бранкузи, благородную грацию несравненного Павильона Флоры, веселый шум бульонной Шартье, где усатые гарсоны пишут счета на бумажных скатертях, каштаны, упавшие на песок сквера на площади Вогезов, темный бассейн, в котором вздрагивает отражение пышной скульптуры фонтана Медичи в Люксембургском саду, мягкий влажный ветер, долетающий иногда в Париж чуть ли не с самого Лазурного Берега, карусель на площади Республики, шипение пневматических дверей парижских автобусов, великие тени, собственные, драгоценные до боли воспоминания, смешанные в неразрывное целое с воспоминаниями литературными, неизбывную надежду на возвращение, в мыслях, в книгах – в тех, что я читаю, помню, пишу.

Несть числа тем парижанам, кто так или иначе, вольно или невольно помогли мне в работе над книгой. Большинство этих людей я не знаю: случайные собеседники на улице или в автобусе, хозяин кафе, любитель танцев с улицы Муффтар или продавщица в магазине пластинок на той же самой улице.

Но я не могу не написать – теперь, спустя уже несколько лет после выхода первого издания и затем публикации на французском языке, – слов признательности нашему парижскому другу профессору славистики Марианн Гург-Антушевич, высокоодаренному переводчику. Она перевела мою книгу на французский язык и сделала это с удивительной точностью и артистизмом, написав к тому же тонкое предисловие к ней.