Лидия Каб - Понедельник. Литературный альманах. 9-й выпуск

И было его имя Каин…

Она, как мираж пустыни,

идёт в длинном платье из сини,

к груди прижимая сокровище:

кто – ангел он или чудовище

для мира, так ждущего чуда?

Ему дали имя – Иуда…

Летит быстрокрылою птицей

в тунике из скромного ситца.

У мира всего наяву —

ребёнок родился в хлеву.

Какую он весть нам принёс?

И звали его Христос!

Зной (как среди песков Сахары)

дыханьем разогретых тел

подогревался и без пары,

не напрягаясь, буйно прел,

соединяя запах тленья,

морского бриза, пота псов,

испытывал домов терпенье

и обитателей дворцов.

По венам с жёлто-серой плазмой

в гондолах ёрзал сгоряча

и ниспадал слезой алмазной

со лба до самого плеча.

Я с ним сроднилась, будто с духом

венецианских мудрецов,

и на фасадах зорким оком

искала взгляды праотцов.

И силуэт в гробах каньонов

мелькал обломком миражей,

отбрасывая тень поклонов

из окон разных этажей.

Совсем не это время года

владело северным волхвом.

И уж совсем не та погода

роднит Венецию с «Петром».

Хотя и тот, и этот – камень,

но в обрамлении воды

закрылся плотным слоем ставень,

как в ожидании беды.

Столпотворенье Вавилона,

галдёж, как в пятничный базар…

А в небе облако-икона

лучилось, как из тьмы квазар…

Мосты, мосточки, гроздь фонтана…

У той, у этой ли воды

гулял поэт?.. У «Флориана»* —

свой счёт избранников судьбы…

Брег Сан-Микеле* – третий лишний

сей карнавальной суетни,

в могильные забился ниши

под звук цикадной стрекотни.

Покойный остров в жизни прений

стоит вдали, особняком,

и спит на нём мой светлый гений

под солнцем высохшим цветком…

*«Флориан» – самое старое кафе Европы, появившееся в далёком 1720 году. Его посещали многие известные личности, такие как Казанова, Хемингуэй, Байрон и Бродский. И в наше время здесь нередко появляются знаменитости.

Пойдем, поэт,

взорим,

вспоём

у мира в сером хламе.

В Маяковский

Встреча с тобою была, как взрыв

Атомно-водородной бомбы.

Стихи читала наотмашь, навзрыд,

Круша в глухих душах тромбы!!!

Слог твой – как ветер свежий в лицо,

Хлёсток молнией яркой,

Лезвие бритвы, молот с серпом,

Дух пе́чи доменной жаркой!!!

Ты с Солнцем пошёл взорить, воспеть,

У мира в сером хламе.

В трио возьмите меня к себе —

Я буду петь вместе с вами.

Петь буду смело горнилом вслед,

Мясом к гарниру из стали.

Благословляю бумажный ваш хлеб

За то, что выжить мне дали!

– Бог, не суди! – Ты не был

Женщиной на земле!

М. Цветаева

Краснощёкие нектарины

подавали сегодня к столу.

День последний усопшей Марины

загорался в музейном углу,

В заточении за занавеской

поднимался в предутренней мгле,

на стене угасающей фреской

под гвоздём в сердобольной петле.

Может, фартук тому был причиной

и пустой его вечно карман,

что записку друзьям и ключи на

скатерть брошены, как в океан?!

Может, сил больше не было верить?

Только нет в этом Божьей вины —

кто не знал скотской жизни потери, —

не был женщиной этой страны!

Здесь в музее сверкают витрины,

отражая оставленный след

в этом доме душою Марины,

но в котором её больше нет.

Я вернулся в мир казнить

Всех, кто был фальшивой масти!

Л. Губанов

Возвращаясь домой, потрясеньем гордясь,

Мне кричать всем хотелось от счастья:

Там играл пианист – страсть по струнам лилась

От натянутых жил до запястья!

Звук – по локоть, плечо, предо мной, надо мной,

На себя будто бы нанизала, —

Виртуоза игра иерихонской трубой

Разрушала апатию зала!

Тишины монолит, как Берлинской стены