Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Портье снова идет в зал, возвращается и говорит:

— Кугельшванца не знаю, но таких Ициков Конов, которые нынче утром получили по морде, трое.

Эта кофейня (ул. Чарнецкого, 1, на углу с площадью Бернардинцев) располагалась напротив австрийского Korpskommando, что, несомненно, повлияло на ее специфику. Называлась она при Австрии «Сецессия», а после Первой мировой название сменила на «Европейская», хотя ничего особенно европейского там заметно не было, но зато напоминала названием известную варшавскую кофейню и бывшую львовскую, исчезнувшую в начале XX в.

С самого своего рождения это заведение было кофейней мелкого мещанства, во время войны — неофициальной столовой офицеров из Korpskommando. Осенью и зимой 1918 г. заседали здесь недобитки австрийской армии, воины и офицеры разных чинов и разных национальностей, задержанные послевоенной метелью на обратной дороге к своим родным сторонам. Сидели часами, днями, неделями и ждали упорядочения своих репатрианских дел, тупо глядя в окна, изредка перебрасываясь пустыми словами.

В течение нескольких следующих лет эта кофейня была одной из самых шумных ячеек ночной жизни. В 1930-х годах, особенно после того, как соседняя «Центральная» кофейня переселилась в другое место, «Европейская» стала типичной кофейней отшельников, молчаливых поглотителей газет, среди которых значительная часть была пенсионерами бывшей империи.

Казалось, что именно для этой цели она и создана. Непритязательная внутренняя отделка не влияла ни на одно настроение. Заведение это было заведением на каждый день, без амбиций на изысканность, а потому каждый новый пришелец привлекал к себе толику внимания.

«Несколько десятков посетителей, которых там можно застать в предвечернее время и в воскресенье в обед, имеют вместе около тысячи лет, — иронизировал еврейский репортер Юзеф Майен. — Сидят они каждый за отдельным столиком. Но несмотря на это демонстративное обособление, продолжают молчаливо прясть от столика к столику нити взаимной доброжелательности, определенного старческого братства, которое по годам выравнивает древние несущественные на сегодня темпераменты и вкусы. Они в том возрасте, в котором люди впервые со времени детства начинают снова становиться похожими на себя. Тем не менее, обязывают здесь еще и определенные остатки дистанции, согласно древним положениям и старым рангам, которым на волнах приветствия и коротких перелетных разговоров с педантичной точностью титулуют себя. Сидит Hofrat и kaiserlicher Рат, сидят райцы и надрайцы, с глазами, влипшими в газеты, откуда высасывают экстракт жизни — духовные калории и витамины, незаменимые в преклонном возрасте. Это все старые, порой очень старые, паны с чайком с молоком, или «черным» (кофе), который подают венским способом в блестящих горшочках и в маленьких с массивными стенками чашках.

Я бы никогда не решился заказать здесь себе по варшавскому обычаю пол «черного» в стакане. Ибо это считалось чудачеством, как будто кто-то захотел бы пить пиво из чашечки. Разве что подходило бы заказать черный в «литератке» (маленьком стаканчике) — сецессионной выдумке 1890-х годов.

И только одного кофейного обряда мне здесь не хватает: церемонии разноса бесчисленных стаканов свежей воды, которые их «пикколо» (маленький мальчик) в каждом венском локале время от времени меняет на свежие. И недостает мне буфета — традиционной золотоволосой кассирши в шелковой блузке, щедро набухшей репрезентационным бюстом, с улыбкой, стянутой толстым слоем помады на усталом лице. Зато на крышке буфета под старомодным козырьком, опирающимся на деревянные кариатиды, вянет в стакане воды чайная роза — последнее воспоминание о той, которая отсутствует, шарманский жест какого-то старика золотоволосому мареву из прошлых времен.

Внешний вид этих завсегдатаев достаточно разнообразен. Здесь можно увидеть изящных панов со старательно выпестованными бурками (бакенбардами) или вытянувшихся остатками энергии эксдостойников, которые в своих черных жилетках и белых рубашках под черными пиджаками похожи на ласточек. Виднеются резиновые стоячие воротнички с галстуками, запирающимися на шее, и также резиновые «ролманкеты» (манжеты), торчащие из-под рукавов, и цвикеры (пенсне) в металлической оправе, хотя уже и без шнурка, но еще с колечком от шнурочка. Видны черные ботинки с длинными шнурками, несколько раз обвернутых вокруг ноги в кремовом носке, и белые тесемки, которые свободно свисают из-под тщательно поддернутых штанов.