Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Они прищуривают глаза и видят, как после окончания премьеры оперы в театре Скарбко публика, очарованная роскошным тенором Шлафенберга, вплывает толпой в «Театральную», заполняя ее великолепные барочные залы, тонущие в наводнении газового света.

Или вспоминают и более позднее время — начало XX в. Старый скарбковский театр превратился в концертный зал. Изменилась и «Театральная», и из светской кофейни XIX века превратилась в дневное время в кофейню солидного купечества. Вечерами, однако, здесь руководят кокетки, шампанские гризетки, а по-теперешнему курвы (проститутки). А потому дамы из порядочного общества решаются сюда заглянуть только во время карнавалов в помещении театра, и то — спрятавшись за маской.

Именно такую сцену увидел как-то львовский писатель Стефан Грабинский: «Уже поздняя пора, вот-вот проклюнется зимний рассвет. Одна парочка скрылась в тихом уголке от глаз мира: розовое домино в обществе своего кавалера. В платье своем бальном она тоненькая в поясе, как оса. Вот она отклонила маску и, вспыхнув под его пылким взглядом, опустила виртуозно причесанную головку на белые груди, пытающиеся вырваться из тисков тесного корсета. Кавалер обнял глазами ее фигуру и задрожал, когда из-под краешка атласного платья выглянула изящная ножка в белом ажурном чулочке».

Где-то на дне старых зеркал в барочных рамах, когда-то позолоченных, а затем полакированных, возможно, еще долго оставались те образы, так же, как и на дне старых глаз тех давних завсегдатаев, которые, сидя за карточными столами, скользили равнодушным взглядом по присутствующим.

Этажные переделки, которым подвергся интерьер «Театральной» после того, как она стала «Грандом», не сумели затереть следы ее древнего стиля, который продолжал еще долго выглядывать из-под запыленных котар (портьер), которые в этих достойных и несколько слишком торжественных залах пытались создать некое интимное настроение.

В межвоенный период здесь собирались сионисты, еврейская интеллигенция и люди интереса, или, как их называли, «черная гелда» («черная биржа»). Среди них было также немало посредников, занимавшихся нелегальными делами. Днем здесь кипело от черной толпы, одни заходили, другие выходили, редко кто садился за столики, а сев, редко кто заказывал себе кофе. Появлялись какие-то новые типы, заглядывали в углы, ища кого-то, и выходили.

«Только в краеугольном зале, том, который вечерами имитировал бар, сидели картежники и шахматисты, окруженные ореолом болельщиков, — описывал кнайпу Юзеф Майен. — Все в черных шляпах и, как у себя дома, все жуют принесенные из дома бутерброды. И с фамильярной бесцеремонностью бросают фразы официантам. Обращаются к ним на «ты», но поручение произносят в какой-то нерешительной форме:

— Может, принесешь мне стакан чаю? Будь так добр.

Похоже, что они сами не верят в исполнение своего желания. И действительно, глядя на них, начинаешь сомневаться, воплотится ли их скромный заказ стакана чаю в действительности. Странным кажется то, что эти люди, преимущественно очень скупые и далекие от легкомыслия, последний свой грош выдают именно на кофейню. Но ищут здесь, кроме интереса, не столько успокоения своих физических стремлений, сколько — духовных потребностей. Запутанные шахматные проблемы или магия тарока, которые распутываются в товарищеском обществе, стали для них заменителем диспутов, которые когда-то их деды и отцы проводили по бетгамидрашам. Мозг и нервы, уставшие от приземленных купеческих дел, ищут отдыха в высоких карточных или шахматных абстракциях. Ведь и шахматы, и карты составляют для этих людей не столько источник денежной эмоции, сколько умственный отдых. А потому-то совсем не благополучие цветет по карточным покоям тех локалей, а благородный дердель, клябер и тарок».

С этой кнайпой связана веселая история, которая произошла в начале 20-х годов. Однажды звонит в кафе телефон. Кто-то просит к аппарату пана Кона. А надо сказать, эта фамилия была настолько популярной, что среди первого попавшегося десятка евреев хоть один Кон да должен быть. Зная это, портье переспрашивает:

— О каком пане Коне речь? На зал есть, по крайней мере, пятнадцать Конов.

— Мне нужен Ицик Кон!

Портье идет в зал, возвращается и говорит:

— В зале в этот момент есть пять Ициков Конов. Может, будете так добры конкретнее очертить, о ком идет речь?

— О том Ицике Коне, который нынче утром получил от Кугельшванца по морде! — кричит нетерпеливый голос. — У меня к нему очень пристальный интерес.